 |  |
Авторизация
| Главная / Статьи / Archive issues / Развитие личности №3 / 2002 / "Этнография". Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, 1904 |
Архив
Стр. «237—257»
Этнография //Энциклопедический словарь: В 86 т. Т. 81. СПб., Изд. Брокгауза и Ефрона, 1904. С. 180—190.
Этнография (от греч. eunoz — народ и grafein — писать) — наука, занимающаяся изучением культуры народов, не входящих в круг ведения истории и доисторической археологии, т.е. главным образом народов первобытных и тех слоев культурных народов, которые наиболее сохранили черты первобытного строя. Некоторые (как Бастиан, Рони, Кайндл и др.) желали бы сделать из нее науку о культуре и цивилизации всех народов, синтез всех наук о человеке. Такая наука вполне возможна и необходима (на роль ее больше всего претендует социология), но, при нынешней специализации наук, Э. вынуждена ограничиваться указанными нами пределами, иначе ей пришлось бы принять на себя задачи целого ряда уже сложившихся наук, как история, психология, статистика, юриспруденция, сравнительное языкознание и т.д., что совершенно невозможно при нынешнем росте чисто специальных задач Э., в свою очередь требующих самостоятельной дифференциации в особые дисциплины. Другие не хотят признавать Э., по крайней мере формально, самостоятельной наукой, считая ее составной частью единой науки антропологии. Так относятся к ней многие в Англии (напр. Тайлор), последователи Вайца в Германии, у нас проф. Петри, Крживицкий, во Франции школа Брока. Такое отношение в свое время не было лишено основания: антропология, раньше Э., выступившая на путь науки и поставившая своей основной целью изучение человека с естественноисторической точки зрения, находила, что изучение образа жизни нравов и обычаев людей, в особенности первобытных, как наиболее близко стоящих к природе, в такой же мере входит в круг ее задач, в какой изучение образа жизни животных входит в круг задач зоологии. На этом же основании она ввела в круг своего ведения не только ископаемого человека, но и его культуру, доисторическую археологию. Отсюда в первых трактатах по антропологии, как у Причарда, а также у некоторых позднейших писателей — Вайца, Топинара, Тайлора и др., — за соматической антропологией и учением о расах следует отдел чисто этнографический. До поры до времени это было допустимо, но с разрастанием материала каждого отдела антропологии такое смещение становится невозможным. Совершенно правильно, поэтому, бывшее немецкое этнологическое общество, занимавшееся антропологией в указанном выше смысле, предпочло изменить свое название на другое: Gesellschaft fьr Anthropologie, Urgeschichte u Ethnologie («Общество антропологии, доисторической археологии и этнологии»), подчеркнув, таким образом, самостоятельность каждой доктрины. Наконец, третьи, вполне сознающие право Э. на самостоятельное существование, не могут примириться с ее историческим названием (в первый раз оно встречается в этнографическом альбоме, изданном в Нюрнберге в 1791 г.), считая его почему-то не совсем научным, и заменяют его термином — этнология. При этом одни ограничиваются одной только переменой названия; другие влагают в него особое значение, сознательно отделяя этнологию от этнографии, за которой перестают признавать право на звание науки. Английский ученый Кин, например, говорит, что «Э. — скорее литература, чем наука: она чисто описательным образом трактует о характере, обычаях и прочих чертах быта разных народов, без отношения к их возможным физическим отношениям и сродствам», прибавляя, что «таково по крайней мере обычное употребление этого термина у английских писателей». Даже солидная Британская энциклопедия в статье, принадлежащей Э. Реклю, определяет различие между этнологией и Э. тем, что «Э. охватывает описательные детали жизни человеческих атгрегатов, а этнология занимается рациональным изложением (exposition) этих деталей... Э. имеет дело с отдельными племенами, а этнология сводит различные факты к одному общему началу». Американцы, по примеру, вероятно, Спенсера, различают просто этнологию и описательную этнологию, французы — Э. и описательную Э. и т.д. Немцы начали германизировать термин: Vцlkerkunde (Пешель, Ратцель, Шурц и др.), а в самое последнее время — Menschenkunde, Vцlkerwissenchaft, Volkskunde (Э. отдельных народов) и т.д. Получился хаос названий, вызвавший хаос в самом понимании предмета науки. Профессор Э. в Лейпциге, Вейле, договорился до того, что предметом этнологии служит духовная культура, а Э. — материальная. Хаос увеличивается еще тем, что многие в Англии и Германии понимают этнологию как учение о расовых соотношениях народов (отрасль физической антропологии), а, с другой стороны, трактаты по Э. именуются также историями культуры (Клемм, Шурц, Тайлор); Летурно излагает эту науку под именем социологии. В основе всего этого хауса лежит простое недоразумение, тесно связанное с историей Э. Прежде всего смущало людей науки этимология слова Э. (описание народов), могущее внушить представление о ней, как о простом скоплении различных описаний, ничем не связанных между собой, да в добавок недостаточно критически собранных. Так оно в действительности и было в то время, когда наука переживала свой начальный период. Но само по себе слово «описание» не опорочивает научности этнографического материала. Всякая наука занимается изучением тех или других «описаний»: описание есть констатирование наблюдаемых фактов, без которых невозможна никакая наука. Важно только, чтобы наблюдаемое констатировалось критически, научно. В Э., как и во всякой другой науке, возможны «описания» ненаучные; дело ученых — отбрасывать одни и использовать другие описания. Выделять факты этнографии в особую науку, отдельную от их изучения, также неразумно, как выделять законы химии в особую науку, предоставляя химии только констатировать отдельные случаи химических реакций. Нет надобности, следовательно, создавать рядом с Э. этнологию, как нет надобности классификацию рас выделять в особую науку от соматической антропологии. Такие термины, «русская этнография», совершенно неправильны, как неправилен термин Ф. Мюллера: «общая этнография». Э. — одна, хотя существует этнографические описания России, Германия и т.д., русские этнографы, немецкие и т.д. — Из нашего определения этнографии выясняется отношение ее как к ближайшим ей отраслям знания, так как и гуманитарным наукам вообще. Антропология в которую этнография раньше входила как основная отрасль, обособляется в естественноисторическую дисциплину, изучающую всесторонне человека, как особый вид homo sapiens, исследуя его анатомическое строение, физические сходства и различия, биологические свойства (приспособляемость, акклиматизация, размножение, патология, географическое распространение и т.д.), классифицируя отдельные группы его по тем или иным прочным признакам — расам, районам распространения, языку и т.д. От нее Э. берет как готовые выводы, классификации рас и этнических групп и вообще все то, что характеризует человека в биологическом и антропогеографическом отношениях. От доисторической археологии или палеонтологии, ныне выделившейся в особую науку от антропологии и занимающейся специально ископаемым человеком, доисторическими расами и остатками их культуры, Э. берет как готовое все то, что необходимо для восстановления эволюции культуры в доисторический период. История, с другой стороны, дает Э. материал для сравнения первобытной культуры с высшими ее ступенями у народов государственно-организованных, обладающих письменностью и сделавших крупные шаги в деле покорения сил природы. От социологии Э. отграничивается тем, что, занимаясь главным образом низшими формами человеческих обществ, она предоставляет социологии изучать статику и динамику человеческих обществ на самых высших и сложных ступенях развития. Со строго философской точки зрения такие разграничения являются неточными, но они неизбежно вызываются современной специализацией знаний. В силу обширности своего предмета Э. тесно связана с целым рядом других наук, как физиология, психология, статистика, история религий, искусства, сравнительное языкознание, юриспруденция и т.д.; но такова в настоящее время судьба всех наук, в особенности гуманитарных.
История Э. началась с собирания фактов. Даже первобытные народы крайне охотно подмечают своеобразные особенности окружающих их племен, интересуются преданиями о происхождении того или другого племени, пытаются так или иначе создавать этнические классификации и собранные таким образом знания передать для назидания будущим поколениям. Но эти знания ограничиваются крайне узким кругом небольшой группы соседних племен и неизбежно отличаются крайней фантастичностью. Великие культуры древности, объединившие целые континенты и сблизившие множество самых различных народностей, накопили много сведений этнографического характера. Летописи Китая заключают в себе много данных о кочевниках Средней Азии, о вымершей расе белокурых, об инородцах Приамурского края. Историки греко-романского мира оставили нам, наряду с фантастическими, многоценных сведений о народах европейских, Передней Азии и Северной Африки. Достаточно назвать Геродота, описавшего скифов, этнографические особенности Египта и т.д., Цезаря и Тацита, описавших нам германцев, Плиния, Диадора, Страбона. Греко-римская литература, впрочем, важна для Э. не одними сведениями о «варварах», которых в добавок нередко описывали по нелепым слухам и непроверенным сообщениям невежественных людей; крайне ценна она и данными о самом греко-римском мире, предоставляющих неисчерпаемый источник для понимания первобытной религии и строя. Даже фантастические сведения, сообщаемые древними, — как рассказы Геродота о неврах, обладающих способностью обращаться в волков, гиперборейцах, не знающих смерти от старости и т.п., — крайне ценны для Э.: они ярко рисуют мировоззрение как писателя, так и описываемого народа. Подобные «фантазии» действительно составляли и составляют теперь предметы веры у массы первобытных народов. Этими данными в целях Э. только сравнительно недавно начали пользоваться; достаточно указать туры Фрезера, Моргана, Ланга, чтобы оценить все их значения. В такой же мере важны памятники письменности иудейской и персидской, расшифрованные иероглифы Египта и клинические письмена Ассиро-Вавилонии. Арабские историки дополняют наши сведения о кочевниках Средней Азии и освещают быт поволжских племен IX—X столетий. Начало Средних веков, если не считать хроник и варварских кодексов, ничего не прибавило к расширению наших этнографических сведений, особенно о народах внеевропейского мира. Появление на исторической арене монголов, неожиданно раскрывших перед европейцами новый, страшный и странный мир Востока, вызвало большой интерес и стремление к ознакомлению с ним. С целями то коммерческими, то военными, то религиозными (желание обратить в христианство монгольский мир) во второй половине XIII века двинулись на Восток экспедиции, прославившие имена Марко Поло, Плана Карпини и Рубруквиса. Сочинение первого из них пробывшего 20 лет в орде, объездившего по поручению великого хана, Китай и Индию и описавшего все видимое им, и до сих пор не утратило своего интереса, сохранив значение первоисточника для многих вопросов Средней Азии. Эру в истории Э. составила эпох великих географических открытий. Открытия Колумба, Магеллана, Васко да Гама, почти одновременно ознакомившие европейцев с самыми различными типами культуры, начиная с диких краснокожих и с древних американских культурных народов Мексики и Перу и кончая культурами Индии, Китая и Японии, раскрывали такую картину разнообразия человечества, которая, помимо своего общего воспитательного значения, должна была вызвать особый интерес к этнографическим наблюдениям. С того времени, между прочим, началось то собирание раритетов, которое привело к кабинетам редкостей, превратившихся в конце концов в научные учреждения — этнографические музеи. Главными собирателями этнографического материала в те века являлись католические миссионеры: в след за первыми европейскими пионерами они забирались в самые отдаленные страны, в глубь Китая и дебри Северной Америки, и, осев среди чужих народов, изучали их языки, составляли грамматики, переводили священные книги, записывали свои наблюдения над бытом окружающих народов. Они первые познакомили европейцев с Китаем и Японией, первые описали быт краснокожих и чудеса Перу и Мексики. Среди них были люди, как Лафито, которые прозревали научные проблемы Э. В XVIII веке начинаются уже настоящие научные экспедиции, особенно со второй половины, ознаменованной путешествиями Кука в Тихий океан, Брюса в Северную Америку, Лаперуза вокруг света и славными русскими академическими экспедициями для исследования Сибири и Европейской России. В XIX веке рост этнографического завоевания шел в уровень с общим гигантским прогрессом во всех областях науки и техники. Введение пароходства и железной дороги, в особенности прорытие Суэцкого канала, столь сблизившее Азию и Австралию с Европой, тесно связанный с этим рост колоний с метрополиями, рост образованности в самих колониях, образование англо-индийской империи, быстрый рост колонизации Африки, особенно в конце столетия, колоссальный рост промышленности — все это неотвратимо направляло многих образованных людей во внеевропейские страны и привело к массе наблюдений, увеличивающихся не только количественно, но и качественно. В собирании этнографического материала стали принимать участие не одни любители, но и ученые специалисты, видевшие в этом не предмет любопытства, а глубокий научный интерес. Этот переворот начался уже в XVIII веке. За два века перед эпохой просветительной философии требовались еще буллы папы, признавшие дикаря человеком. В XVIII веке в этом никто не сомневался: «дикарь» стал критерием и исходным пунктом культуры, основой философии истории. В XVI и XVII веках народы чуждые культуры и в особенности первобытные были еще простыми раритетами, говорившими одному чувству любопытства. В начале XVIII иезуит Лафито, изучавший краснокожих в Канаде, в своей книге: «Обычаи дикарей Америки в сравнении с обычаями древних времен» (одно название которой обнаруживает философское отношение к предмету) являет уже, что обычаи дикарей — ключ к пониманию обычаев классической древности: он реабилитирует истинную природу «дикарей», отвергая все возводившиеся на них клеветы, утверждая, на основании долгих наблюдений, что «они обладают умом, живым воображением и чудной памятью; у всех следы древней религии, формы правления; справедливости у них больше, чем у нашего народа». Идеализация первобытного человека, столь характерная для философии XVIII века, свидетельствует о введении людей низшей культуры в круг единого, развивающегося по одинаковым законам, человечества. Вместе с тем XVIII век дал нам примеры мыслителей (Вольтер, Горде), которые, нисколько не идеализируя дикарей, именно в разнообразии степеней культуры видели основу для философии развития человечества и тождества его природы. В своих «Идеях о развитии человечества» Гердер говорит: «Более диких народов, чем новозеландцы или огнеземельцы не было в Европе и тем ни менее эти негуманные народы имеют гуманность, разум, язык. Если готтентот погребает свое живое дитя, эскимос сокращает дни своего престарелого отца, то это — следствие печальной нужды, которая нисколько не противоречит первоначальному чувству гуманности. Гораздо большие ужасы происходят в нашей собственной среде, под влиянием ложно направленного разума и распущенного сластолюбия». Еще знаменательнее слова Шиллера в его речи: «Was heisst u. zu welchem Ende studirt man Universalgeschichte?». «Открытия наших европейских моряков в отдаленных странах, — говорит он, — рисуют нам племена, расположенные вокруг нас на самых разнообразных ступенях культуры как дети различного возраста вокруг взрослого, напоминают ему своим примером, чем он сам раньше был и откуда он вышел… И как ни печально представление, которое нам эти народы дают о нашем детстве, тем не менее это не первая ступень, на которой мы их видим. Человек начал еще более низко (verдchticher)». В этих простых словах — вся философия Э. Такие воззрения, впервые осветившие горизонт, сами по себе, однако, не могли дать ни метода, ни критерия для выяснения самого процесса развития культуры и его двигателей. Они легко давали повод к произвольным и тенденциозным обобщениям, в применении к тем или другим историко-политическим теориям. Достаточно указать на грандиозные споры об «естественном человеке», игравшие такую большую роль в общественной философии XVIII века — споры, исходившие из совершенно произвольного предложения, что «естественный» человек существует, причем каждый вкладывает в него желательное ему содержание. Для правильного развития Э. требовалось освобождение от каких бы то ни было априорных, тенденциозных взглядов, требовался метод, который гарантировал бы правильное изучение фактов. Первым толчком к этому послужило введение изучения человека в круг естествознания. Уже Линней вводить человека в лестницу зоологии, как вид homo sapiens, классифицурая людей по естественным признакам на расы. Тому же пути следует Бюффон. Вместе с трудами Блуменбаха (1775) это становится основой новой самостоятельной науки — антропологии, изучающей человека как неделимое и как вид, по методам зоологии. Благодаря союзу антропологии с Э., этнографические материалы стали разрабатываться естественноисторическим методом; наряду с соматическими особенностями человека антрополог изучал нравы, обычаи, верования первобытных народов с такой же объективностью, с какой зоолог изучает, наряду со строением тела, и нравы животных. Правда, Э. многое и теряла, от этого, потому что для антрополога физическая природа человека стояла на главном плане; но на первых порах огромный выигрыш получился уже от одного применения естественноисторического метода к этнографическим явлениям. Две другие отрасли знания совершенно различного характера оказали свое влияние на развитие этнографии: фольклор и палеонтология или доисторическая археология. Первая, созданная трудами братьев Гримм, изучает предания, народный эпос, суеверия и т.д. европейского населения и соединяет, так сказать, последние звенья развития с самыми ранними, констатируя, что и нынешние европейские народы на своем пути развития прошли через те же ступени, что и современные первобытные народы. Вторая, открывшая ископаемого человека и его орудия в слоях геологического периода, нашла предшественника современного дикаря и раскрыла огромный пройденный с тех пор путь постепенного развития. Великую услугу Э. оказали и успехи сравнительного языкознания — новой науки, основанной Боппом в начале XIX века, науки, которая раскрывала не только Э. лингвистическое сродство множества самых различных племен и народов и этим дала основания для рациональной этнической классификации, но пролила свет на темнейшие вопросы древнейших миграций народов и их культурных приобретений. Поворотный пункт в истории развития Э. составляет появление философии позитивизма и новой, ею основанной науке социологии, оплодотворенных в последствии великими обобщениями дарвинизма и порожденного им учения об эволюции. Позитивизм дал Э. свой метод, требовавший, чтобы в Э. как и в естественных науках исследователь исходил прежде всего из точных наблюдений, из фактов, которые необходимо точно констатировать без всякого тенденциозного отношения к ним, и потом сопоставлять во времени и пространстве, находя порядок существования и развития, группируя явления таким образом, чтобы их можно было объединить по крайней мере общими гипотезами. Определением философии, как science des gйnйralitйs, позитивизм, более какой либо другой науки, дал Э. основу ее системы, способность трактования предмета и рациональную конструкцию, усвоенную ею в настоящее время (см. ниже); благодаря ему из описания народов Э. стала системой обобщенных явлений культуры и законов ее развития. Первые опыты социологии, сделанные уже ее основателем, были вместе и опытами Э., потому что в явлениях этнографических всего легче было ориентироваться, и они, как простейшие, должны были послужить исходным пунктом для универсальной науки об обществе. Наконец, учение об эволюции дало Э. свою великую обобщающую идею развития. Плоды этих умственных течений не замедлили сказаться, отразившись, как в фокусе, в замечательных трудах ознаменовавших самый блестящий период Э. В 1859 г. является «Антропология естественных народов» Вайца — настоящая энциклопедия Э., снабженная введением, в котором автор трактует Э. как опытную науку, которая «должна вести свои исследования теме же путями, какими следует исследование всех прочих областей природы». В 1860 г. является труд А. Бастиана: «Der Mensch in der Geschichte», столь же богатый идеями, сколько и фактами, несмотря на темноту изложения, заключавший в себе в зародыше все те руководящие идеи, которые легли в основание Э. в Германии и начавшей собою длинную серию ценных трудов во всех отраслях Э. В 1865 г. является труд Тайлора: «Researches into the early history of Mankind», в котором он применил с величайшей ясностью и определенностью метод эволюции в самых различных областях Э. В 1870 г. является его же «Первобытная культура», в которой он излагает свое учение об анимизме и теорию переживаний, столь же важную для Э., как учение об атавизме и рудиментах в биологии. В этот же период в Англии вышли имевшие огромный успех работы Леббока. В 1868 г. является труд Л. Моргана «Systems of consanguinity and affinity in the human family» («Система родства и свойства в семье человеческой»), за которым в 1877 г. последовала «Первобытное общество» — труды, которые столь же замечательные по великому перевороту, произведенному ими в истории семьи, брака и первобытных учреждений, столько и по строгой выдержке сравнительного метода, приложенного к изучению сотен народов всех времен и частей света и предвосхищавшего в области родственных названий, учение о переживаниях Тайлора. В 1860-х гг. явились труды Мак-Леннона, автора новых дисциплин об экзогамии и тотемизма. В 1870-х гг. начинают выходить «Основания социологии» Спенсера, большая часть которых посвящена эволюции первобытных верований, общественного строя и обычаев. В тоже время предпринимается им грандиозный труд классификации этнографического материала в монументальной «Описательной социологии». Эти трудя не только положили основания научной Э., но внесли жизнь и в родственные области права, истории, психологии и т.д. Особенно богатые результаты дали они в области философии религии и первобытного права, которые в значительной мере в последние десятилетия дифференцировались в самостоятельные научные дисциплины. Научный полет Э. дал сильный толчок развитию науки еще в другом отношении. Огромный материал, собранный тысячами наблюдателей в самых различных частях света, был в значительной степени тормозом для правильного развития науки. Большая часть материала была собрана случайными людьми, путешественниками, которые, не зная языка наблюдаемых народов, не будучи подготовлены к восприятию явлений чуждого быта, не стеснялись констатировать как достоверные факты, свои мимолетные, непроверенные впечатления, часто записывали понаслышке факты небывалые, и даже достоверные наблюдения настолько перемешивали с произвольными утверждениями, что весь такой материал чаще всего мог только вводить в заблуждение исследователя. Более компетентными наблюдателями являлись миссионеры, как люди по самому характеру своей профессии обыкновенно сжившиеся с изучаемыми ими племенами и чаще всего основательно изучившие и туземные языки. Многие из них оказали ценные услуги Э. и в особенности первобытной лингвистики. Но и их наблюдения чаще всего опорочивались ненаучным отношением к фактам, особенно религиозного характера, которые либо рассматривались сквозь очки догмы, либо с пренебрежением. Над всем этим материалом тяготел общий дефект отрывочности, несистематичности. Многие стороны быта, менее резко бросавшиеся в глаза, но часто чрезвычайно важные — например, предметы материальной культуры, — нередко совершенно не констатировались. Необходимо было вновь подвергнуть научному наблюдению и дополнению старый материал и поспешить с изучением быстро исчезающих с лица Земли представителей необследованных еще народностей, — на этот раз людьми подготовленными и ясно сознающими всю важность изучаемого. Этой коллективной работе сотен людей среди сотен первобытных народов, расселенных по всему лицу земного шара — работе, из которой начинает создаваться научная Э., — была посвящена большая часть трудов этнографов последних десятилетий. Идеальным типом научного собирателя, по счастливой случайности соединившего в своем лице и мыслителя-философа, способного на крупные обобщения, является Ад. Бастиан, который с конца 50-х гг. неутомимо на протяжении почти полувека объезжал целые части света, собирая материалы для науки и для первого в мире музея Э. В Германии выработался тип такого ученого-собирателя: достаточно упомянуть имя профессора фон Штейнена, с точностью естествоиспытателя изучавшего открытые им самим первобытные народности Бразилии. Массу отличный научных наблюдателей доставляет Англия; огромные колонии ее во всех частях света деятельно изучаются целой плеядой образованных чиновников, военных и миссионеров, действующих под руководством лондонского антропологического института. Целый ряд деятелей выдвинула Голландия, в колониях которой идет интенсивная этнографическая работа. Она имеет своего Бастиана — Вилькина. В Америке не мало таких ученых как Банкрофт, под руководством которого шло коллективное изучение североамериканских индейцев. Примером коллективной, даже государственной организации этнографических исследований могут служить Северо-Американские Штаты, где на щедрые ассигнования государства (до 15 млн. фн. стерл. в год) содержится Bureau of Ethnology, систематически изучающее североамериканских индейцев и выпустившее до 20 огромных томов, заключающих в себе ценные материалы по всем отраслям Э. Сотрудниками его были, между прочим, Морган, Powell, двадцать лет работавший над классификацией североамериканских языков, Holmes Боаз. Аналогичных учреждений в Америке много: они группируются главным образом вокруг музеев и академий. В Европе большую роль в этом направлении играют ученые общества. Первое из них было основано в Париже в 1839 г. (Sociйtй d’Ethnologie); за ним последовало в 1859 г. Парижское антропологическое общество, основанное Брокка. В Англии в 1844 г. образовался отдел этнологии при «Aborigenes Protection Society», преобразованный в 1861 г. в самостоятельное общество под тем же названием, при сотрудничестве Дарвина, Гексли, Леббока, Тайлора. Из него возник антропологический институт Великобритании и Ирландии. Аналогичное общество существует Голландии. Первое американское этнографическое общество основано в 1844 г. В Германии первое общество этого рода возникло в 1865 г. в виде особой секции антропологических конгрессов, преобразовавшейся в Gesellschaft fьr Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte, с филиалами во всей Германии; им много руководил Вирхов. В настоящее время аналогичных обществ образовалось во всех более или менее крупных центрах. — Огромная роль в деле развития Э. в последние три-четыре десятилетия стали играть этнографические музеи, важность которых стала выясняться по мере улучшения научных методов нашей науки. Рас в основании Э. должны лежать несомненные, научно-действительные факты, подлежащие сравнению и сопоставлению, то в целых огромных областях, как материальная культура, первобытные искусства, культ и т.д., не может быть более достоверных свидетельств, чем этнографические объекты, находящиеся перед глазами наблюдателя и часто без всяких объяснений говорящие за себя. Музеи в настоящее время — не только предмет любознательности для публики, но настоящие лаборатории, где исследователь удобно может изучать и сравнивать объекты общечеловеческой культуры, сконцентрированные в одном месте и систематизированные по географическим районам и в порядке эволюции. Музеи не ограничиваются хранением и систематизацией объектов: они проявляют деятельную инициативу и в собирании недостающих предметов, устраивают экспедиции к неизученным еще народностям и группируют вокруг себя деятелей, научно обрабатывающих коллекции и двигающих вперед науку. Уже начиная с эпохи великих открытий этнографические объекты, в числе других раритетов, собирались в кабинетах редкостей (у нас с XVIII в. — в Кунсткамере); но эти собрания не имели никакого научного характера. Идея основания самостоятельных этнографических музеев была высказана впервые французом Jomard в 1843 г.; но нашла отклик только спустя два десятка лет в лице Бастиана, которому Германия и весь ученый мир обязаны лучшим по полноте и систематизации материала берлинским Museum f. Vцlkerkunde, руководимым до настоящего времени его основателем и целым рядом известных ученых, как Штейнен, Грюнведель, Мюллер, Люшан и т.д. Примеру Берлина вскоре последовали и многие другие умственные центры в Германии: лучшие музеи после берлинского — лейпцигский (руководимый Обстом и Вейле), гамбургский, мюнхенский, бременский. Очень хороши музеи в Лейдене и Будапеште, недурной — в Вене. Лондонские музеи богаты, но мало систематичны. Превосходны национальные музеи в Швеции, где они обставлены с крайней роскошью. В Стокгольме, например, в Nordiska Museum, основанный в 1872 г. и славящемся образцовыми коллекциями полярных народов, служительский персонал подобран из представителей различных этнографических групп, одетых в свои местные костюмы. Особенно процветают этнографические музеи в Соединенных Штатах, где государство, муниципалитеты и частные лица соперничают друг с другом в колоссальных пожертвованиях на эти учреждения. Огромные коллекции собраны в Национальном музее, одном из отделов бюро этнологии, где они распределяются по народностям и эволюции отдельных сторон культуры. За ним следует American Museum of Natural history, основанный в 1869 г., на постройку которого затрачено пока 6 млн., хотя возведена только 1/6 часть его. При музеи огромная аудитория; им предпринимаются систематические экспедиции, издается целый ряд периодических изданий. Во главе этнографического отдела стоит Боас. Третий замечательный музей в Америке — Field Columbian Museum, возникший в Чикаго всего 10 лет тому назад, но уже ставший в первом ряду среди лучших учреждений этого рода. Росту музеев Э. обязана более равномерным развитием всех своих отраслей. До появления музеев успешнее других развивались отделы духовной и социальной культуры (семья, брак, религия, учреждения и т.п.). Благодаря музеям стали возможны серьезные труды в тех областях, где необходимо изучение материальных объектов (материальная культура, первобытное искусство, культ и т.д.). Работа эта началась очень недавно. Если судить по трудам, например, Ратцеля об африканских луках, Андре (Этнографические параллели), Шурца, Якобсона и др. по сравнительной культуре Полинезии и Северо-Западной Америки, этой работе предстоит блестящее будущее.
На рост Э. имело влияние также учреждение самостоятельных кафедр этой науки. В Европе их еще сравнительно немного. В Германии, столь много сделавшей для Э., хорошо обставлен в этом отношении только Берлин, где имеются целых четыре кафедры; в Лейпциге — одна с 1901 г. и еще одна в Бреславле; в других центрах новые кафедры только проектируются, но нештатных доцентур много. Специальных школ по Э. в Европе не существует, если не считать парижской антропологической школы, имеющей хороший состав учащих особенно по археологии и антропологии, но крайней бедной средствами. В Америке Э. преподается в 33 университетах в связи с родственными отраслями, не всегда одинаково близкими, например социологией, философией, психологией, даже с гео- и зоологией, под именем антропологии, но самостоятельных кафедр почти нет. Зато при пяти университетах существуют специальные факультеты антропологии; из них самый замечательный — при колумбийском в Нью-Йорке. В России самостоятельной кафедры Э. не существует; преподавание ее, связанное с кафедрой географии, всегда находится в зависимости от случайных обстоятельств наличности приватного специалиста или пристрастия к Э. представителя другой кафедры. Из русских университетских представителей Э. заслуженной известностью пользуется проф. Анучин, больше всех поработавший для Э. в России, и ныне покойный проф. казанского университета Смирнов.
За последние годы следует особенно отметить образцовые работы по Э., языку и фольклору чукчей В. Богораза и такие же у юкагиров В.И. Иохельсона, работы Серошевского и др. о якутах, лингвистические работы о якутском языке Пекарского и Ястрембского, Хангалова и Кроля среди бурят, по Э. и языку гиляков — Л. Штернберга. Вновь основаны музеи в Чите (А.К. Кузнецовым), в посте Александровском на о-ве Сахалине, в Петербурге — особый этнографический отдел при музее Александра III, с Д.А. Клименцом во главе. Новое учреждение с этнографическими задачами возникло в 1903 г. в лице Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии в историческом, археологическом, лингвистическом и этнографическом отношениях, представляющего центральный орган Международного союза с теми же целями. Новое издание по Э. возникло в 1900 г. в виде «Материалов музея Э. и антропологии при академии наук». Материалы, собранные русскими этнографами, громадны, но они далеко не использованы не только иностранными, но и русскими учеными. Эти материалы далеко не равноценны. Такие работы, как Кастрена, В.В. Радлова, Шренка, Миддендорфа, Смирнова и некоторых новейших исследователей — редки. Из первобытных народностей (не считая большинства тюркских и кавказских) изучены в лингвистическом отношении далеко не все и не все одинаково полно (остяки, чукчи, юкагиры, коряки, камчадалы, гиляки, якуты, отчасти айны): остаются еще многочисленные диалекты тунгусских племен, идиомы самоедов, айнов, енисейских остяков и др. В связи с этим слабо изучены и другие стороны быта, особенно шаманство, даже у таких многочисленных народов, как буряты и тунгусы. Многие народы должны заново быть изучены, а изучение других дополнено и переработано. Монографий об отдельных народностях очень мало. Крайне скудна русская литература трудами по общим вопросам Э. Такие работы, как монография Д.Н. Анучина «Лук и стрелы», или начатая монография В. Михайловского «Шаманство», являются исключениями. Общих трактатов по Э. всего имеется два — «Антропология» покойного проф. Петербургского университета Петри, в котором особенно Э. отведено сравнительно мало места, и хорошо задуманный курс лекций «Этнографии» Ник. Харузина, но не окончательно приготовлены автором к печати и появившейся уже после его смерти, и поэтому страдающий большими пробелами и неравномерной разработкой отдельных частей. В последнее время переводная литература обогатилась капитальными трудами Ратцеля, Липперта, Шурца, Гельвальда, Мортилье, Тайлора (нов. изд.) и мн. др.
Основные вопросы Э. Содержание и система. Большинство ученых со времени Причарда склонна была соединять этнографию с антропологией; поэтому общие трактаты начинались с соматологии и классификации рас, а собственно этнографические данные излагались в последней части, в порядке расово-географическом. И по выделении Э. из антропологии, классификация материала продолжала производиться по группам, в основе которых лежали антропологические признаки (соматические, географические, лингвистические). Так, популярная «Всеобщая Э.» Фридриха Мюллера приняла этнологическую классификацию по форме волос и лингвистическим признакам. В последнее время предпочитают территориально-лингвистическую классификацию и, если возможно, соединяют ее с соматической. Школа экономического материализма склоняется к классификации материалов по хозяйственным формам. Во всех этих случаях объектом классификации принимается народность. Такое трактование Э. начинает считаться совершенно не научным. Классификация народов — дело не Э., а антропологии или ее отрасли, антропо-географии, а систематическое описание народов в этнографическом отношении, как бы народы не классифицировались — только материал для науки, но не наука. Э. — наука о первобытной культуре; ее основная цель — изучение процесса развития этнографических явлений. Для обобщения этих явлений, для открытия законов их развития и многочисленности причин, их обуславливающих, необходимо одновременное сопоставление этнографических явлений не по отдельным территориям, не по соматическим или лингвистическим группам, а на всем протяжении материала и географически и исторически. Цепь развития может начинаться в доисторическом периоде, а последовательные звенья приходится отыскивать в самых различных местах и у самых различных народов. Извлекая материалы, т.е. этнографические факты из монографий или частичных сообщений об отдельных народностях, в обработке этого материала, в расположение его сообразно с порядком развития, в изучении сопутствующих условий того или другого явления этнограф орудует всем материалом, а не материалом одной только теории или народности. Объектом этнографии являются, таким образом, этнографические явления, целью — классификация их по однородности, типу развития, географическому распространению, сопутствующим явлениям (климат, природа страны, раса, общественный строй и т.д.), и в результате — законы эволюции той или другой стороны, культуры. После того как это общенаучная работа сделана, можно предпринять то, с чего начали старые этнографы: распределение этнографического материала по территориально-лингвистическим группам всего земного шара, но принимая к каждому району или группе общие законы, добытые при изучении всех явлений. Это можно назвать культурной географией или, еще правильнее, специальной частью этнографии.
Методы наблюдения и обобщения. Так как объектом Э. являются этнографические явления, то прежде всего важно, чтобы каждое явление точно или полно было констатировано. Во многих отношениях наблюдение таких явлений гораздо труднее или сложнее, чем наблюдение явлений естественноисторических. Наблюдатель-этнограф должен быть основательно подготовлен ко всему делу: жизнь чуждого по культуре и умственному складу народа не достаточно наблюдать — необходимо в ней отыскивать то, что может оставаться скрытым от непосвященного. По общему правилу, наблюдатель должен знать язык изучаемого народа; без этого либо останутся перед ним совершенно скрытыми самые интересные стороны жизни — духовный склад, религиозные воззрения и т.д., либо представляется в неправильном освещении. Но изучение языка первобытного народа — не только вспомогательное средство для этнографа. Язык и продукт духовного творчества — лучший источник для изучения не только психики народа, но и его культурного и этнического сродства с другими народами. Большинство наблюдателей вынужденно, однако, прибегать к помощи посредников-переводчиков; в таком случае необходим строгий выбор лиц и тщательная перекрестная проверка добытых сведений. При наблюдении отдельных объектов или фактов не следует пренебрегать ни какими деталями, как бы незначительными они не казались; особенно необходимо констатировать туземное название каждого предмета и его главных частей: первобытный человек часто сам уже живет переживаниями и не в состоянии отдать себе и другим отчет в своих идеях о назначении того или другого объекта, а туземное его название часто может раскрыть смысл или эволюцию явления. Особенно это важно при изучении памятников искусства и религии. В орнаменте, например, туземное название той или другой части часто дает ключ к уразумению того реального предмета, который был стилизован в данной подробности. Туземное название части непонятного предмета культа нередко раскрывает его истинный генезис. Раскрытию смысла явления или объекта помогает также собирание наибольшего числа дубликатов, будь это версии легенды, сказки, или орнамента, одежды и т.д.; сопоставление разновидностей часто единственный ключ к уяснению эволюции явлений. Где только возможно, документальное констатирование (фотографирование, фонограммы, записывание словами рассказчика, собирание подлинных объектов) является необходимым условием. Обработка наблюдений должна быть по возможности монографическая, т.е. лично собранные материалы должны быть соединены и сопоставлены критически с материалами, собранными в том же народе другими лицами. Из таких отдельных монографий или, за неимением их, частичных описаний или собраний материальных объектов, после критической проверки в каждом отдельном случае степени их достоверности, этнограф-философ черпает материал для своих сообщений, классифицируя явления по их однородности и изучая их сравнительным методом. Этнографические явления прежде всего на следующие большие отделы: I. Материальная культура (Пища. Способы добывания пищи и порождаемые ими формы хозяйства. Приручение животных. Орудия. Утварь. Оружие. Средства сообщения. Жилище. Одежда и украшения). II. Социальный строй (Брак и семья. Общественные союзы. Формы организации и элементы власти. Столкновение и общение союзов. Первобытное право). III. Духовная культура (язык, религия, нравственность, искусство, поэзия, письмо). В свою очередь каждый отдел и подотдел подразделяются на целый ряд меньших, пока не получается, если можно так выразиться, неделимое, с которого и начинается собственно научная классификация. Каждое такое неделимое для этнографа есть вид, который он изучает, как изучает виды естествоиспытатель. «Дело Э., говорит Тайлор, классифицировать отдельные явления, чтобы выделить их распределение в географическом и историческом отношении и их взаимное отношение. Для этнографа лук и стрелы — вид, обычай уродования черепа — вид, десятичный счет — вид и т.д. Географическое распределение этих явлений и их передача из одного района в другой должны изучаться, как натуралист изучает географию ботанических и зоологических видов. Точно также как некоторые растения и животные свойственны исключительно только известным странам, некоторые орудия, как например бумеранг в Австралии, те или другие обычаи, мифы, виды искусства и т.д. оказываются специально свойственными той или другой территории. И наоборот, как отдельные территории часто производят растения и животных, очень близких между собою, также точно отдельные друг от друга народы имеют сходные предметы культуры и учреждения». Изучая географическое распространение этнографических видов, этнограф, как и натуралист, отыскивает причины распространенности или изолированности явлений в тождественности или различии условий, их породивших. Далее, исходя из гипотезы (выведенной из сравнения этнографических явлений), что психическое природа тождественна и законы разума одинаковы у всех людей и во все времена, что человек в своей деятельности всегда идет от простого к более сложному, ученый в каждом виде и роде этнографических явлений (луки, стрелы, ножи, жилище, орнамент, семья, культ животных и т.д.) располагает явления в восходящем порядке от простейших к более сложным. Как натуралист ищет генезис современного вида в вымирающих формах палеонтологии и прослеживает все стадии его развития, так и этнограф старается проводить каждое явление от самой ранней его формы (где это возможно — от древнейшего доисторического периода) до высшей его стадии на современных ступенях культуры. В результате такой систематизации этнограф, как и биолог, открывает в росте явлений общий закон эволюции. Как в биологии эволюция сталкивается с атавизмами и рудиментами, возвратом или остатком пройденных ступеней развития, так и в Э. мы наталкиваемся на переживания — явления некогда вызывавшиеся самой жизнью и имевшие смысл и значение, а затем совершенно их утратившие, но на пути к полному исчезновению еще продолжающие существовать, как явления бессмысленные или искусственно осмысленные. Тлинкит, который прорезывает себе губу и вставляет в нее колышек, делает крайне важное для него дело совершенно сообразующееся с его религиозным мировоззрением: он заключает завет крови со своим тотемом. Но сережка в проколотом ухе европейца — бессмысленный рудимент, в такой же мере, как бесцелен хвостовой отросток у человека. Как ни печальны подобные рудименты для роста культуры, но для этнографа они чрезвычайно ценны, служа неотразимым свидетельством пережитой стадии эволюции, доказывая, что и самые цивилизованные народы прошли через те же фазы развития, на которых ныне стоят первобытные народы. В определении «простейшего», в отыскании промежуточных звеньев этнограф встречает гораздо больше трудностей, чем натуралист. Социальные явления гораздо сложнее; взаимодействие между самыми различными отраслями материальной и духовной культуры настолько сильно и сложно, что всякий раз приходится решать задачу со множеством неизвестных. В первом же отделе Э. — о пище — мы встречаемся, например, с видом каннибализма, относительно которого такой мыслитель как Конт, готов был допустить, что это чуть ли не исходный пункт человеческой культуры. Между тем употребление человеческого мяса вызывается отнюдь не голодом, а религиозно-политическими мотивами, и таким образом они являются фактором первичного характера. Среди кухонных остатков ископаемого человека вовсе не находят человеческих костей. Мы уже не говорим о более сложных вопросах, как, например, вопрос о матернитете и петернитете, анимизме и магии и т.п. и, относительно приоритета которых не все ученые согласны. В виду сложности этнографических явлений Тайлором и Спенсером был выдвинут особый метод — сопоставительностатистический. Составляются таблицы, в которые каждое племя заносится в графу с целым рядом явлений, характеризующих главнейшие черты его социального быта (окружающая природа, форма хозяйства, тип орудий, формы семьи, верования, политический строй, степень общения и т.д.). Чем детальнее рубрики, тем правильнее и неожиданно интереснее могут быть выводы. Затем, желая выяснить природу какого-нибудь явления, смотреть, какими сопутствующими явлениями оно в таблице чаще всего сопровождается. Здесь этнограф делает тоже, что делает физик при своих наблюдениях, выделяя случайные сопутствующие явления от необходимых. Этим методом еще слишком мало пользуются: очень часто в серьезных трактатах, даже у таких писателей, как Спенсер, Зибер, мы видим сгруппированными вместе, как факты общего порядка, явления, взятые у народов, стоящих на совершенно различных стадиях. Сплошь и рядом, например в учениях, о коллективной собственности, примеры из жизни первобытных народов поставлены рядом с примерами из жизни народов, у которых этот институт — нововведение, результат деспотической организации общественной власти. Далее, для правильной оценки этнографических явлений необходимо помнить, что самое понятие эволюция в Э. далеко не тождественно с таким же понятием в биологии. Творец этнографических явлений — не организм только, действующий в определенной среде, но человек, существо с необычно сложной и гибкой психикой, существо с интеллектом, творящим идеи и концепции, и даже в своих стихийно-консервативных проявлениях стремящиеся всегда вносить что-нибудь новое, видоизмененное. В чисто биологическом процессе если тот или другой орган, например, перестает быть полезным для организма, он постепенно либо совершенно исчезает, либо остается в виде рудимента, в общей экономии организма не играющего никакой роли: в Э. сплошь и рядом то или другое явление, потерявшее свой raison d’кtre в своем первоначальном значении, может продолжать эволюционировать очень долго и успешно в совершенно новом направлении, переместившись в другой разряд или категорию явлений, иногда высшего, иногда низшего порядка по внешним своим признакам потеряв всякую связь с своим первоначальным прототипом. Каменный топор, некогда служивший орудием, становится в последствии предметом культа и магии. Тотем, изображавшийся на теле, одежде, стенах жилища, как охранительное средство против злого духа, постепенно, в следствии привычке к постоянному изображению одного и того же предмета, в конце концов стилизируется и превращается в орнамент, который удовлетворяет уже не религиозным, а эстетическим потребностям и в свою очередь начинает самостоятельно эволюционировать, как область искусства. Ту же эволюцию переживают и другие формы религиозного художества. Мухомор и табак, первоначально служившие средствами для шаманов приводить себя в экстаз, превратились во вкусовые вещества материальной культуры… Священное животное, первоначально содержавшееся в клетке как благодетельное охранительное божество, превращается в домашнее животное, слугу человека. Физический образ тени или материального двойника человека превращаются в идею души, бесплотной, бессмертной, духовной… Грубый объект превращается в образ, образ — в символе, символ — в идею, идея — в философию. Улавливать в каждом отдельном явлении и в целых категориях их, в малом и крупном, грубом и идеальном, все тайны эволюции и сводить каждое к его первоначальному генезису — такова сложная задача Э. В виду сложности этнографических явлений, в Э. более, чем в какой-либо другой науке, опасно узкая специализация, приводящая к роковым ошибкам. Нельзя понимать материальные культуры без глубокого знания духовной, и обеих вместе — без знаний гео- биологических и при незнакомстве с другими гуманитарными науками. Поэтому так много ошибок наделано юристами, бравшимися за первобытное право, философами и антропологами, исследовавшими «психологию народов», художниками, писавшими о первобытном искусстве, этнографами узкой специальности, даже в избранной ими сфере. До сих пор, например, юристы, выводящие уголовное право из института мести, совершенно игнорируют его связь с религиозными идеями родового быта; узкий специалист по материальной культуре или историк искусства видеть генезис украшений в эстетических потребностях. Подобная односторонность — источник ошибок тех новейших направлений в Э., которые ищут причины психических различий рас то в одних соматических особенностях, то исключительно в условиях физической среды. Другая особенность Э. при применении естественноисторического метода заключается в том, что в каждом данном случае исследователю приходится решать вопрос о наличности и отсутствии заимствований. В более простых случаях (например, заимствование некоторых орудий, обрядов, легенд и т.д. первобытными народами от европейцев) сравнительно легко ориентироваться; но есть случаи очень сложные, разъяснение которых может привести к решению важных проблем. Ратцель, например, изучая африканские луки, нашел чрезвычайное сходство между луком негров Кассаи и меланизийским, особенно новозеландским, причем тип этого лука принадлежит к типу самому первобытному, на остальном континенте совершенно исчезнувшему. Вопрос о заимствовании в данном случае является проблемой уже расового родства целых частей света. Недавно несколько ученых (Якобсон, Шурц) пытались на основании действительно поразительно сходных черт культуры у северо-западных американцев и полинезийцев установить единство происхождения или факт заимствования. Такие же вопросы возбуждаются при констатировании таких объектов, которые распространены у самых различных и отдаленных друг от друга народов, например метательные дощечки в Австралии, Новой Гвинеи, Микронезии, Меланезии, в Бразилии, Лабрадоре, Мексике, Перу, у древних греков, римлян, скандинавов. Решение таких вопросов требует величайшей осторожности и представляет трудности, неизвестные натуралисту. Трудность метода усугубляется еще часто недостоверностью и недостаточностью материала, значительная часть которого подлежит проверке и вторичному собиранию.
Несмотря на все трудности метода, на все несовершенства материала, при всей своей юности, Э. успела уже сделать очень многое. Она не только разобралась в громадном материале и привела его в порядок, но в каждой области своего видения наметила общие этапы эволюции и во многих случаях раскрыла механизм самого процесса ее и его причины. Она объединила цепью развития человека ископаемого с человеком цивилизации, от каменного топора палеолитика до паровой машины, от шалаша и землянки до чудес архитектуры современности, от анимизма дикаря до мировых религий, от примитивного тотема до современных гигантских государственных организмов. Она осветила темные стороны истории, права и искусства, нашла базис общественной психологии и морали, создала твердую опору для идей человечества. Раскрыв в самых отдаленных друг от друга частях света при условиях, не допускающих заимствования, типы культуры не только аналогичные, но поражающие сходством тончайших деталей (например, в терминах родства, религиозных церемониях и т.п.), она в результате своих изысканий приходит к выводу, что природа человека в основных ее двигателях, разуме и психике, живет одними и теми же законами, что все различия в культуре — только различия степени, что прогресс — закон человеческих обществ, и причины различия в застое одних и высоким ростом других — не в этнических или расовых различиях, а в случайных неблагоприятных условиях, с устранением которых задержанный рост снова начинается с той же силой, — вывод величайшей важности как социальной науки, так и для социального прогресса и братства народов.
Л. Штернберг
(Продолжение следует)
«Развитие личности» // Для профессионалов науки и практики. Для тех, кто готов взять на себя ответственность за воспитание и развитие личности