 |  |
Авторизация
| Главная / Статьи / Archive issues / Развитие личности №2 / 2002 / Феликс Михайлов |
Отзывы:
Стр. «219—225»
ФЕЛИКС МИХАЙЛОВ
Представленный доклад подводит итоги многолетней творческой работы ученого, давно и хорошо известного психологам, педагогам и философам. Более того, весьма уважаемого ученого. Но слишком многое в его судьбе связано с перипетиями отечественной истории. В том числе и тот факт, что монография, обобщающая важнейшие вехи его творчества, — «Философские основания понимания личности»1 вышла в свет только в этом году.
В 1963 году мы — молодые тогда философы и психологи, с увлечением читали его работу «Материя и сознание», более глубоко и по тем временам оригинально представившую нам Марксово понимание вечной философской и психологической проблемы. Его раздел в коллективной монографии «Анализ развивающегося понятия», созданной совместно с В.С. Библером и акад. Б.М. Кедровым, для многих оказался настоящим открытием. Уверен, что со мной согласятся все присутствующие на Совете: эта книга стала вехой в развитии отечественной философской и психологической мысли. Без нее невозможно представить поступательное движение отечественной теоретической культуры. А ведь это движение осуществлялось только теми, кто имел силы и смелость мыслить самостоятельно, а не по идеологическим канонам, заданным всем правоверным чиновникам от науки статьей Сталина «О диалектическом и историческом материализме».
Кроме того, не просто заметным явлением нашей профессиональной и личной жизни, но для многих из нас... не побоюсь этого слова, более того, настаиваю на нем — настоящей школой творческой мысли были многие статьи Анатолия Сергеевича, такие, как знаменитая «Наука и человек», в русском издании сокращенная на половину, а под названием «Взаимоотношение науки и нравственности» полностью опубликованная на английском, немецком, итальянском и японском языках. Она и его доклады на общесоюзных конференциях и циклы лекций, в течение ряда лет читавшиеся им всем аспирантам Академии педагогических наук СССР, да и просто личное общение с ним психологов и педагогов в шестидесятые и семидесятые годы были такой школой. И все последующие годы и десятилетия А.С. Арсеньев вел подвижническую жизнь учителя, помогающего саморазвитию личной креативности слушателей и своими сократовскими диалогами, и новыми циклами лекций, прочитанных им психологам, педагогам, физикам.
Я уже упомянул о статье А.С. Арсеньева, наполовину урезанной... Мог бы добавить, что даже в этом виде она была опубликована благодаря смелой настойчивости тех его почитателей, которые пользовались влиянием в издательском мире. Но в семидесятые годы главная трагедия (именно так!) случилась с самой сильной его вещью. К сожалению, отзыв на диссертацию — не тот жанр теоретической работы, в котором можно было бы восстановить логику новых глубоких идей, обоснованных автором в книге «Проблемы творчества в науке»2. Поэтому скажу кратко: книга была набрана, и на руках автора было два или три экземпляра верстки, но тут как раз в издательство из Главлита (цензуры) вернулся еще один экземпляр. На полях книги беспросветно безграмотная цензор начертала свой запретительный вердикт в виде обвинений автора во всех смертных идеологических грехах3. Друзья Анатолия Сергеевича познакомили с версткой книги (без инвектив цензора) одного из влиятельных идеологических работников аппарата ЦК КПСС... Тот выразил желание написать предисловие к этой, как он сказал, «замечательной, нужной, просто великолепной книге». Правда, узнав о цензурном запрете, к этому своему желанию больше не возвращался. Набор книги был рассыпан... Верстка ходила по рукам, ее читали и перечитывали... Кое кто (да не один) даже докторские защитил, беззастенчиво перенеся целые ее разделы в свои диссертации... Для автора это было тяжелейшим ударом.
Когда те времена прошли, когда появилась реальная возможность опубликовать эту, по моему глубокому убеждению, и сегодня актуальную его работу, когда сам президент Академии педагогических наук при мне просил его разрешения на публикацию этой книги в издательстве «Педагогика», Анатолий Сергеевич решительно отказался на том основании, что идеи его старой книги, пусть в разрозненном виде, уже знакомы читателю по чужим публикациям, а у него теперь есть новые идеи.
Поэтому нам пришлось так долго ждать и его обобщающей монографии, ставшей наряду с другими публикациями Анатолия Сергеевича основой той совокупности работ, которые сегодня он своим докладом поставил на защиту. Думаю, что уважаемым членам Ученого Совета понятна та трудность, с которой столкнулись — я уверен в этом — все его официальные и неофициальные оппоненты. Теоретик, ученый, лет тридцать тому назад заслуживший своими трудами искомую степень доктора психологических наук (а также — философских и педагогических), должен снова защищать то, что в нашем сознании давно уже стало признанным его вкладом в науку. И все же в качестве его постоянного (неофициального) оппонента я попытаюсь честно выполнить свою официальную функцию.
Прежде всего — о названии: «Философские основания психологии личности». Так случилось, что сгруппированные этим названием произведения Анатолия Сергеевича я всегда с большим интересом читал по мере их выхода в свет. Свидетельствую: каждое из них и все они вместе посвящены психологии личности, заново осмысливаемой авторским преображением исходных постулатов и аксиом традиционной психологии.
Тут следует иметь в виду, что понятия, очерчивающие предметное поле психологии (ее постулаты), всегда задавались и будут задаваться определенным способом и стилем мышления, нацеленного на осознание начал человеческого бытия в мире и бытия мира в человеке. Философия и есть не что иное, как рефлексия на всеобщие формы, средства и способы такого мышления. Сфера мыслимого, включающая в себя проблемы начала бытия людей, может быть названа предметным полем общего человековедения. В эту сферу формально входят, но не образуют ее целостности, физиология и медицина, педагогика и культурология, социология и экономика, все «психологии» — общая, возрастная, социальная и т.д. Входят в нее и иные, решительно обособившие себя друг от друга, области знания разных сторон особого бытия индивидов Homo sapiens.
Особость же человеческого типа жизнедеятельности прежде всего в основании таковой:в способности физически выживать лишь при непосредственном слиянии субъективных мотивов поведения каждого с субъективностью его мотивации у других. Иными словами: это способность выживать и быть человеком лишь при достижении цели произвольного поиска сочувствия, сомыслия и содействия с другими людьми и с самим собой.
Поэтому диссертант общим заголовком работ, выносимых на защиту, точно определил как свою общую тему, так и единственно возможный путь определения основания психологии личности: поиск нового постулата и раскрывающих его аксиом именно в философском обосновании особого типа и стиля теоретического мышления. Этот тип и стиль мышления о мире и человеке в модификациях, отмечаемых диссертантом, для названных наук действительно новый. Это тип аффективного мышления. Он активно, но не очень успешно пробивал себе дорогу в XX веке, имея свой прообраз в дотеоретическом сознании родовых общин палеолита и начала неолита.
Следовательно, я могу лишь приветствовать такой подход к теме личности, острой для психологии. Приветствовать тем самым и теоретическую смелость диссертанта. Для демонстрации продуктивности данного подхода я начну сразу с тех его работ, в которых рассматриваются «частные» проблемы психологии личности, непосредственно связанные со стратегией и тактикой обучения и воспитания детей и подростков.
Напомнив о больших и хорошо аргументированных его статьях: «Научное образование и нравственное воспитание», «Проблема цели в воспитании и образовании» (см. список его трудов в конце доклада), остановлюсь лишь на одной проблеме, во-первых, жгуче актуальной, а во-вторых, очень мне близкой. Я имею в виду статью 1995 года «Философ о подростке», идеи которой великолепно развиты в монографии и тексте доклада4. Вопреки определению ведущей деятельности подростка, признанному классическим в возрастной психологии «деятельностного подхода», Анатолий Сергеевич глубоко философски, а потому и психологически точно осознает подростковый возраст как судьбоносный кризис в формировании личности — кризис одиночества.
Если сказать предельно кратко, то суть подросткового кризиса — в неминуемости его первой аффективно-смысловой рефлексии на себя, обособившегося от ритуалов семейной слитности с родными, от им воспринятых без рефлексии с первого класса ритуалов слитности с одноклассниками в младшей школе, от ритуалов живой слитности с ними в играх. Собственная особость несет в себе неиспытанную до того аффективность смыслов при противопоставлении: «я и родители», «я и одноклассники», «я и все другие». Первое и главное движение его души — отнюдь не стремление к новым формам общения и растворению в них, а острое переживание своей особости как неизбывного одиночества. Каждый подросток противостоит миру сам, он потенциально равен миру, он так же равен каждому из взрослых, каждому сверстнику... Но содержательно это равенство и для него самого, и для других... пусто. Ему, вымуштрованному однообразием школьной рутины, домашними неурядицами и т.п., пока еще (или, навсегда, уже) просто нечего предъявить людям. Поэтому одни подростки уходят в одиночество чтения и пробы себя в стихах, рисунках, в подспудную продуктивность мечты, способной реализоваться и в высокой духовности нравственного чувства, и в будущем личном творчестве. Увы, таких подростков в том кризисном мире, о котором пишет диссертант, становится все меньше и меньше. Другие — их все больше и больше — в защищающее их от самих себя растворение в «группах по интересам». Все чаще — криминального характера. Мне особенно трудно найти в его концепции хотя бы малейшее несоответствие с логикой теоретического воссоздания этого сложного процесса прежде всего потому, что по крайней мере в течение последних пятнадцати лет я в разных учительских и психологических аудиториях доказывал то же самое.
Та же логика и в его трактовке эволюции С.Л. Рубинштейна, в обосновании им остро критического отношения к онаученной психологии, не говоря уже о его анализе причин системного кризиса техногенной цивилизации. И хотя я не использую его разделения истории на палеолит (начало истинно человеческое, хотя бы в потенции) и неолит (потенциально и актуально античеловеческое), но то, что мы с вами продолжаем жить в эпоху изживания неолита, я со ссылками на А.С.Арсеньева, а иногда и без них говорю и пишу постоянно. Иногда «без них» потому, что не будешь же при каждом упоминании прибавочной стоимости ссылаться на Маркса! Так и неолит в том значении, в котором полагает его Арсеньев, так же вошел в современный научный дискурс. Просто не надо забывать, что ввел его все-таки он, а не кто-либо иной.
В таком духе творческой поддержки идей Анатолия Сергеевича я вынужден был бы говорить почти о всех других сюжетах его работ и текста его доклада. Но статус оппонента (тем более официального) требует от меня высказать и несогласие с рядом идей диссертанта. Подчеркиваю: мое личное несогласие, а не критические замечания состоявшегося доктора, по идее требующие от пока еще диссертанта чуть ли не благодарности за поучения. О моем несогласии с целым рядом дедукций Анатолия Сергеевича он и без того давно осведомлен, как и ваш покорный слуга — с его несогласием с моими. Но Пушкин прав: «...это спор славян между собою, домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, вопрос, которого не разрешите вы...».
Прежде всего меня смущает его способ противопоставления донаучного и научного осознания людьми отношения «Человек — Мир», вроде бы и намекающее на потребность в скором их взаимодополнении и чуть ли не в слиянии в экстазе. Но критика научной рациональности у диссертанта настолько убийственная, что надежд не остается ни на какое их взаимное «снятие» (aufheben) в теперь уже едином духовно-мыслимом прозрении истин бытия. Поэтому мне кажется слишком заидеологизированным определение палеолитического «Я-ТЫ» как исходно и перспективно религиозное. Анатолий Сергеевич всю свою творческую жизнь много раз предостерегал своих учеников и оппонентов не использовать слова, утвердившие себя в культуре мышления, в новом, автору почему-либо очень нужном смысле. Процитирую его по памяти, но почти дословно: «Не забывайте, что такое слово тянет за собой шлейф смыслов, от которых его уже не избавить. Этот шлейф обязательно исказит тот нужный вам смысл, который вы этому слову придаете».
Так, мне кажется, назвать заранее и сразу религиозным ритуально-мифологическое, колдовское сознание людей палеолита — значит совершить ошибку, от которой сам же и предупреждал. Оговорка о том, что до конфессионального оформления религии здесь далеко, только подчеркивает явное устремление автора отбросить научный рационализм с порога, как дохлую собаку, заместив его иной, новой, высшей формой прямого трансцендирования одинокой души человека в иные, науке не доступные «планы бытия». Критику логики эмпиризма такого масштаба, как наш диссертант, не стоило бы ссылаться на опыт мистиков как на доказательство существования иных планов бытия. Мне больше по душе его собственно теоретический анализ глубоко чувственных, аффективно-творческих прозрений (в искусстве, например), не требующих для победы над рациональностью «ходячего компьютера» ничего иного, кроме сопричастности высокому духу людей большого творческого труда, как боги творящих духовность и нравственность в наших душах. Только в этом, пожалуй, мое несогласие с диссертантом.
В заключение хочется пропеть гимн Анатолию Сергеевичу за его преображение «научного» понимания нравственного чувства, позволившее увидеть в нем единственное, главное и самое существенное в Человеке, в его устремленности к слиянию с Миром! Этой теме посвящены многие его прекрасные работы. Уже только за них он давно заслужил ученую степень доктора психологических наук. Как и за те центральные три большие главы, что были опубликованы в книге, скандально известной (в академической педагогической среде) и восторженно принятой учительством и умными психологами у нас и за рубежом, — в книге «Философско-психологические проблемы развития образования».
Полагается в заключении сказать ритуально необходимые фразы, но я миную одну из них: «Отмеченные недостатки работ диссертанта не могут повлиять на окончательный вывод...».! Я не вижу никаких «недостатков», «упущений», ошибок» и т.п. в его продуманном целостном, глубоко аргументированном развивающемся понятии личности. Его можно принимать или не принимать в свое видение проблемы личности, но считаться с ним придется как с любым настоящим явлением культуры. Зато с особым удовлетворением выскажу все формально необходимое:
Научный доклад А.С. Арсеньева до уникальности точно отражает последовательность исторического развития его идей в опубликованных трудах, адекватно воспроизводя их содержание, а тем самым — и содержание последней его монографии «Философские основания понимания личности».
Ответ Анатолия Арсеньева
Прежде всего мне хотелось бы выразить глубокую признательность Ф.Т. Михайлову за описание и положительную оценку моей работы в течение десятков лет, включая его эмоциональное к ней отношение, которым очень дорожу. Именно Ф.Т. Михайлов пытался добиться выхода в свет моей книги «Проблема творчества в современной науке».
Не полемизируя с Ф.Т. Михайловым по поводу его собственных взглядов на затрагиваемые им в отзыве вопросы (это потребовало бы слишком много времени, поскольку эта дружеская полемика продолжается также десятки лет), я кратко отмечу, как мне кажется, не совсем адекватное понимание им некоторых моментов моего размышления.
Я не считаю, что палеолит — «начало истинно человеческое», а неолит — «античеловеческое». Это — две противоположные фазы именно человеческого развития.
Я не считаю, что «донаучное» и «научное» понимание отношения «Человек-Мир» могут когда либо «слиться в экстазе», уже хотя бы потому, что в моем представлении наука, вследствие редукции человека к субъекту, а мира к объекту, представляет в своих теориях не человека и не мир, а лишь их вещные проекции.
Первичное непосредственное отношение человеческого «я» к бесконечному «ТЫ» я называю религиозным лишь потому, что из него рождаются все последующие религиозные формы, пытающиеся восстановить его первичную непосредственность.
Каким было мышление людей глубокого палеолита мы не знаем и можем только предполагать. Мне кажется, есть философские основания предполагать, что преимущественно «ритуально-мифологическое и колдовское мышление» — феномен вторичный, как, впрочем, и политеизм по отношению к монотеизму.
Что касается научного рационализма, то ни в коем случае я не думаю, что его можно «отбросить, как дохлую собаку». Но нужно представлять себе границы его применимости, памятуя, что он сложился как знание о мире вещей и вещных отношений.
Мне не кажется, что «люди большого творческого труда, как боги, творят духовность и нравственность в наших душах». Нравственность, с моей точки зрения, есть «векторная» характеристика отношения личностного человеческого «я» к бесконечному божественному «ТЫ» так же, как мораль есть характеристика отношения индивида к социуму или социальной группе.
- Арсеньев А.С. Философские основания психологии личности. М.: Издательский центр ACADEMIA, 2001. 37 п.л., 590 с.
- Название даю, не надеясь на свою память, но меня обязательно поправят: сам диссертант и те присутствующие сегодня на Совете коллеги, кому посчастливилось в вёрстке читать эту книгу.
- В том числе и в таком совсем уже диком: «автор сожалеет, что фашистам не удалось создать атомную бомбу». Дело даже не в том, что высказана эта чушь об Арсеньеве, на фронтах Отечественной войны воевавшем с фашизмом. Дело (именно дело, то самое, о котором говорят: «шилось дело») было в том, что цензор ни слова не поняла в цензурируемой книге.
- Арсеньев А.С. Философские основания психологии личности / Автореферат доклада на соискание уч. ст. д. психол. н. М., 2001. С. 29—34.
«Развитие личности» // Для профессионалов науки и практики. Для тех, кто готов взять на себя ответственность за воспитание и развитие личности