Авторизация

Логин:
Пароль:



 
Главная / Статьи / Archive issues / Развитие личности №4 / 2002 / Цивилизация и ее тяготы (окончание)

Социальное пространство личности

Стр. «184—201»

Зигмунд Фрейд

Цивилизация и ее тяготы1 (окончание)

 

Перевод с английского Ивана Шолохова

VII

Почему нет культурной борьбы у животных?

Почему у наших четвероногих братьев, животных, нет никакой культурной борьбы? Мы не знаем. Очень вероятно некоторые из них — пчелы, муравьи, термиты — боролись в течение тысяч лет прежде, чем они достигли государственных образований, распределения функций и ограничений для индивидов, за которые мы восхищаемся ими теперь. Признак нашего сегодняшнего состояния — чувство, что не сможем быть счастливыми в любом из этих животных образований или в любой из ролей, назначенных в них индивиду. Возможно, у животных был достигнут временный баланс между влияниями окружающей среды и взаимно борющихся инстинктов среди них, и, таким образом, прекратилось развитие. Может быть, что в примитивном человеке свободный доступ либидо вызывал взрыв деятельности со стороны разрушительного инстинкта. Здесь есть много вопросов, на которые пока еще нет никаких ответов.

Цивилизация получает господство над агрессией человека благодаря чувству вины

Другой вопрос касается нас более плотно. Какие средства использует цивилизация, чтобы ограничить противостоящую ей агрессивность, сделать ее безопасной и, возможно, избавиться от нее? Мы уже ознакомились с несколькими из этих методов, но еще не обсудили тот, который кажется наиболее важным. Это мы можем почерпнуть из истории развития индивида. Что случается с ним, чтобы сделать свое желание агрессии безвредным? Что-то очень примечательное, о чем мы никогда не догадывались, но что является весьма очевидным. Его агрессивность усваивается; она фактически отсылается назад туда, откуда произошла — то есть направляется к его собственному Эго. Там она принимается частью Эго, которая ставит себя против остальной части Эго как Супер-Эго, и которая теперь в форме «совести» готова ввести в действие против Эго ту же самую резкую агрессивность, которую самого хотело бы выместить на других, посторонних индивидах. Напряженность между резким Супер-Эго и подчиненным Эго называется нами чувством вины; оно выражается в потребности наказания. Цивилизация поэтому получает господство над опасным желанием индивида к агрессии, ослабляя, разоружая его и основывая агентство в его пределах структуру для отслеживания, подобно гарнизону в побежденном городе.

Вопрос о происхождении чувства вины

Относительно происхождения чувства вины, у аналитика в руках имеются различные представления физиологов; но даже ему не легко это определить. Для начала, если мы спрашиваем, как у человека появляется чувство вины, то мы получаем ответ, который не может обсуждаться: человек чувствует себя виноватым (набожные люди сказали бы «грешным»), когда он сделал что-что известное ему как «плохое». Но тогда мы замечаем, как мало дает нам этот ответ. Возможно, после некоторого колебания мы добавим, что даже, когда человек фактически не сделал ничего плохого, а только признал в себе намерение сделать это, он может считать себя виноватым; и тогда возникает вопрос, почему намерение расценивается как деяние. Оба случая, однако, предполагают признание человеком того, что плохое предосудительно — то есть чего не нужно делать. Как достигается это суждение? Мы можем отрицать существование изначальной способности, поскольку это было бы естественно, отличать хорошее от плохого. Плохое часто нисколько не является вредным или опасным для Эго; напротив, оно может быть чем-то желанным и приятным для него. Здесь поэтому работает постороннее влияние, которое определяет, что должно назваться хорошим или плохим. Так как собственные чувства человека не вели его по этому пути, у него должен был быть мотив для подчинения этому постороннему влиянию. Такой повод легко обнаруживается в его беспомощности и зависимости от других людей, и это может быть лучше всего обозначено как опасение потерять любовь. Если он теряет любовь к другому человеку, от которого зависит, то он также теряет защиту от разнообразных опасностей. Прежде всего, он подвергается той опасности, что тот более сильный человек будет показывать свое превосходство в форме наказания. Поэтому вначале плохое — это то, что угрожает потерей любви. Из страха такой потери, нужно избежать его. Это также является причиной небольшого различия между тем, что сделал ли уже человек что-то плохое или только намеревается это сделать. В любом случае опасность появляется только тогда, когда власть ее обнаруживает, и в любом случае власть вела бы себя таким же образом.

Первая стадия чувства вины — социальная тревога

Это состояние называется «плохой совестью»; но фактически оно не заслуживает такого названия, поскольку на этой стадии чувство вины является лишь опасением потерять любовь, «социальной» тревогой. В маленьких детях это никогда не может быть чем-нибудь еще, но и у многих взрослых оно изменилось лишь до той степени, что место отца или двух родителей занимается большим человеческим сообществом. Следовательно, такие люди обычно позволяют себе делать любую плохую вещь, которая обещает им удовольствие, пока они уверены, что власть об этом узнает или не обвинит их в этом; они боятся только быть обнаруженными. Современное общество должно считаться с состоянием.

Вторая стадия чувства вины — власть, усвоенная через учреждение Супер-Эго

Большое изменение происходит только тогда, когда власть усваивается через учреждение Супер-Эго. Феномен совести тогда достигает более высокой стадии. Фактически только теперь мы можем говорить о совести или чувстве вины2. В этом пункте также уходит опасение разоблачения; кроме того, различие между выполнением чего-то плохого и желанием сделать это полностью исчезает, так как ничто не может быть скрыто от Супер-Эго, даже мысли. Правда, что серьезность ситуации с реальной точки зрения ушла, потому что для новой власти, Супер-Эго, нет никакого известного резона, чтобы плохо обращаться с Эго, с которым оно крепко связано; но генетическое влияние, которое ведет к выживанию прошлого и преодоленного, ощущается в факте, что фундаментальные вещи остаются в первозданном виде. Супер-Эго мучает грешное Эго с тем же самым чувством тревоги и ждет возможности получения его внешним миром.

На этой второй стадии развития совесть показывает особенность, которая отсутствовала на первой стадии и которую уже не легко объяснить. Чем добродетельней человек, тем строже и недоверчивей его поведение, так что, в конечном счете, именно такие люди несут в себе святость3 и упрекают себя в большой грешности. Это означает, что добродетель утрачивает некоторую часть обещанной награды; кроткое и сдержанное Эго не удовольствуется доверием своего ментора и, кажется, борется напрасно за его обретение. Сразу возникает возражение, что эти трудности являются искусственными, и будет сказано, что более строгая и бдительная совесть это точный признак морального человека. Кроме того, когда святые называют сами себя грешниками, они не намного ошибаются, оценивая искушения инстинктивным удовлетворением, которым они подвергаются, в очень высокой степени, поскольку, как известно, искушения просто увеличиваются при постоянной фрустрации, принимая во внимание, что случайное удовлетворение их уменьшает, по крайней мере, на некоторое время. Область этики, полная проблем, знакомит нас с другим фактом: именно та неудача — то есть внешняя фрустрация — так увеличивает силу совести в Супер-Эго. Пока у человека все хорошо, его совесть снисходительна и позволяет Эго делать все; но когда случается неудача, он ищет свою душу, признает свою грешность, увеличивает требования к своей совести, налагает на себя воздержание и карает себя4.

Восприятие судьбы как замены родительской опеки

Целые народы вели и все еще ведут себя таким образом. Это, однако, легко объясняется первоначальной инфантильной стадией совести, которая, как мы видим, не оставляется после перехода в Супер-Эго, а сохраняется рядом с ним и за ним. Судьба расценивается как замена родительской опеке. Если человек неудачлив, это значит, что его больше не любит эта самая высокая власть; и, напуганный потерей такой любви, он еще раз кланяется родительскому представителю в своем Супер-Эго — представителю, которым в дни благоденствия он готов был пренебречь. Это становится особенно ясным, где Судьба рассматривается в строго религиозном смысле, являясь ничем иным как выражением Божественной Воли. Люди Израиля считали себя любимым ребенком Бога, и когда большой Отец навлек на них неудачу за неудачей, это не поколебало их веру в его отношения к ним, и они не усомнились в его власти или справедливости. Вместо этого они произвели пророков, которые показали их грешность; и, исходя из своего чувства вины, они создали суровые заповеди священной религии5. Примечательно, как по-другому ведет себя примитивный человек. Столкнувшись с неудачей, он винит не себя, а свой фетиш, который, очевидно, не выполнил своих обязанностей, и он бьет его, вместо того чтобы наказать себя.

Два источника чувства вины — из страха перед властью и из страха перед Супер-Эго

Таким образом, мы знаем о двух истоках чувства вины: один происходит из страха перед властью, другой, позже, — из страха перед Супер-Эго. Первый настаивает на отказе от инстинктивных удовлетворений; второй — на наказании, так как продолжение запретных желаний не может быть скрыто от Супер-Эго. Мы также узнали, как должно пониматься давление Супер-Эго — требование совести. Это просто продолжение давления внешней власти, к которой оно перешло и которую оно частично заменило. Мы теперь видим, в каком отношении находится отказ от инстинкта к чувству вины. Первоначально, отказ от инстинкта был результатом страха перед внешней властью: человек отказался от удовлетворений, чтобы не потерять ее любовь. Если выполняется такой отказ, то человек сдается власти, и не должно оставаться никакого чувства вины. Но со страхом перед Супер-Эго совсем другой случай. Здесь недостаточно отказа от инстинктов, поскольку желание сохраняется и не может быть скрыто от Супер-Эго. Таким образом, несмотря на сделанный отказ, ощущение вины остается. Это составляет большое неудобство в построении Супер-Эго или, как мы можем выразиться, в формировании совести. У отказа от инстинктов теперь больше нет полного эффекта освобождения; добродетельная сдержанность больше не вознаграждается гарантией любви. Угроза внешнего несчастья — потери любви и наказания со стороны внешней власти — поменялась на постоянное внутреннее несчастье, на напряженность чувства вины.

Последовательность формирования чувства вины

Эти взаимосвязи так сложны и в то же самое время настолько важны, что, рискуя повториться, я рассмотрю их под другим углом зрения. Хронологическая последовательность тогда была бы следующей. Сначала происходит отказ от инстинкта вследствие страха перед агрессией внешней власти. (Это, конечно, зависти, что составляет страх потери любви, так как любовь является защитой против этой карательной агрессии.) После этого происходит построение внутренней власти и отказ от инстинкта из-за страха перед ней — из-за страха перед совестью. В этой второй ситуации плохие намерения приравниваются к плохим действиям и, следовательно, приходит чувство вины и потребности в наказании. Агрессивность совести поддерживает на высоком уровне агрессивность власти. Пока все без сомнения стало ясно; но где остается место для усиления влияния неудачи (отказа, навязанного извне) и необычайной жесткости совести в лучших и наиболее послушных людях? Мы уже объяснили эти обе особенности совести, но, вероятно, все еще есть впечатление, что наши объяснения не доходят до основания вопроса и оставляют кое-что неосвещенным. И здесь, наконец, приходит идея, целиком принадлежащая психоанализу, которая является чуждой человеческому обычному мышлению. Эта идея из того разряда, который позволяет нам понять, почему предмет исследования был так переплетен, чтобы казаться настолько запутанным и неясным для нас. Потому что, для начала, он сообщает нам, что совесть (или более правильно беспокойство, которое позже становится совестью) действительно является причиной отказа от инстинкта, но что позже отношение полностью изменяется. Каждый отказ от инстинкта теперь становится динамическим источником совести, и каждый новый отказ увеличивает жесткость и нетерпимость последней. Если бы мы только могли лучше приводить это в гармонию с тем, что мы уже знаем об истории происхождения совести, то был бы соблазн защищать парадоксальное утверждение, что совесть является результатом отказа от инстинкта или что отказ от инстинкта (навязанный на нас извне) создает совесть, которая затем требует дальнейшего отказа от инстинктов.

Противоречие между этим утверждением и тем, что мы говорили выше о происхождении совести, фактически не очень большое, и мы видим путь дальнейшего его уменьшения. Чтобы сделать наше объяснение легче, позвольте взять для примера инстинкт агрессии и давайте предположим, что рассматриваемый отказ всегда является отказом от агрессии. (Это, конечно, можно принять только как временное предположение.) Эффектом отказа от инстинкта на совесть тогда будет то, что каждая неудовлетворенная часть агрессии принимается Супер-Эго и увеличивает агрессивность последнего (против Эго). Это не очень согласовывается с представлением, что первоначальная агрессивность совести является продолжением жесткости внешней власти и поэтому не имеет никакого отношения к отказу. Но несоответствие исчезает, если мы постулируем другой источник происхождения первоначальной агрессивности Супер-Эго. Значительное количество агрессивности, должно быть, развивается в ребенке против власти, которая ограждает его от первого, но не менее важного, удовлетворения, безотносительно вида инстинктивного лишения, которое от него, возможно, требуется; но он обязан отказаться от удовлетворения этой мстительной агрессивности. Он находит выход из этой трудной ситуации с помощью знакомых механизмов. Посредством идентификации он берет неприступную власть в себя. Власть теперь превращается в его Супер-Эго и вступает во владение всей агрессивностью, которую ребенок хотел бы направить против нее. Эго ребенка приходится удовлетворяться несчастной ролью власти — отца — которая, таким образом, деградирует. Здесь часто [реальная] ситуация полностью изменяется: «Если бы я был отцом, а Вы были ребенком, то я должен был бы обращаться с Вами плохо». Отношения между Супер-Эго и Эго — это возвращение, искаженное желанием, реальных отношений между еще неразделенным Эго и внешним объектом. Это также типично. Но обязательное различие — это то, что первоначальная жесткость Супер-Эго не представляет — или не очень представляет — ту жесткость, которую человек испытал от него [объекта] или которую ему приписывают; он скорее показывает собственную агрессивность. Если это правильно, то мы можем наверняка утверждать, что вначале совесть возникает через подавление агрессивного импульса и впоследствии укрепляется новыми подавлениями того же самого вида.

Формирование Супер-Эго происходит при взаимодействии врожденного и окружающей среды

Какой из этих двух взглядов является правильным? Более ранний, который генетически казался столь неприступным, или новый, который закругляет теорию таким долгожданным образом? Ясно также и по свидетельствам прямых наблюдений, что оба оправданы. Они не противоречат друг другу и даже совпадают в одном пункте, поскольку мстительная агрессивность ребенка будет частично определяться количеством карательной агрессии, которую он ожидает от своего отца. Опыт показывает, однако, что жесткость Супер-Эго, которую развивает ребенок, никоим образом не соответствует жесткости воспитания, с которой он сталкивается6. Жесткость первого кажется независимой от таковой последнего. Ребенок, который очень мягко воспитывался, может приобрести достаточно жесткую совесть. Но было бы неправильно преувеличивать эту независимость; не трудно убедиться, что жесткость воспитания также проявляет сильное влияние на формирование Супер-Эго ребенка. Из этого получается, что в формировании Супер-Эго и появлении совести врожденные конституционные факторы и влияния реальной окружающей среды действуют в комбинации. Это неудивительно; напротив, это является универсальным условием для всех таких процессов7.

Происхождения совести в соотношении развития индивида с филогенезом

Можно также утверждать, что, когда ребенок реагирует на свою первую большую фрустрацию инстинкта с чрезмерно сильной агрессивностью и, соответственно, жестким Супер-Эго, он следует филогенетической модели и действует за пределами, которые могли быть оправданы; поскольку отец доисторических времен был, несомненно, ужасен, и ему можно приписать чрезвычайное количество агрессивности. Таким образом, если переместиться от индивида к филогенетическому развитию, то различия между двумя теориями происхождения совести все больше уменьшаются. С другой стороны, новое и важное различие ставит ее появление между этими двумя процессами развития. Мы не можем избавиться от предположения, что чувство человека исходит от эдипова комплекса и было приобретено при убийстве отца братьями сообща8. В этом случае акт агрессии был не подавлен, а выполнен; но это был тот же самый акт агрессии, подавление которого в ребенке, как предполагается, является источником его чувства вины. Здесь я не удивлюсь, если читатель сердито воскликнет: «Значит, нет никакой разницы, убивают отца или нет, — в любом случае приобретается чувство вины! Мы можем здесь остановиться, чтобы высказать несколько сомнений. Либо неправда, что чувство вины происходит от подавленной агрессивности, либо вся история убийства отца является фикцией, и дети первобытного человека не убивали своих отцов чаще, чем в настоящее время. Кроме того, если бы это не было фикцией, а вероятной частью истории, то было бы вполне предсказуемым случаем — а именно, случаем человека, чувствующего себя виновным, потому что он действительно сделал то, что не может быть оправдано. И этому случаю, который является, в конце концов, обыденным, психоанализ еще не дал какого-либо объяснения».

Раскаяние — чувство вины после преступления

Это правда, и мы должны сделать некоторые разъяснения. Здесь нет никакой тайны. Когда у человека есть чувство вины после совершения преступления и из-за него, это чувство было бы правильнее называть раскаянием. Это имеет отношение только к совершенному делу, и, конечно, предполагается, что совесть — готовность чувствовать себя виноватым — уже существовала прежде, чем дело имело место. Поэтому раскаяние этого вида никогда не сможет помочь нам обнаружить происхождение совести и чувства вины вообще. Вот что обычно происходит в этих каждодневных случаях: инстинктивная потребность приобретает силу, чтобы достигнуть удовлетворения, несмотря на совесть, которая, в конце концов, ограничена в своих силах; и с естественным ослаблением потребности вследствие удовлетворения прежнее равновесие сил восстанавливается. Психоанализ, таким образом, оправдан в исключении из настоящего обсуждения случая чувства вины из-за раскаяния, однако часто такие случаи происходят и их практическая важность очень велика.

Чувство вины вследствие исконной амбивалентности чувства по отношению к отцу

Но если человеческое чувство вины уходит своими корнями к убийству первого отца, то это, в конце концов, случай «раскаяния». Должны ли мы признавать, что [в то время] совести и чувства вины, как мы предположили, не существовало перед деянием? Если нет, то откуда тогда пришло раскаяние? Нет сомнения, что этот случай должен раскрыть тайну чувства вины и положить конец нашим затруднениям. И я полагаю, что он это делает. Это раскаяние было результатом исконной амбивалентности чувства по отношению к отцу. Сыновья ненавидели его, но также и любили. После того как ненависть была удовлетворена актом агрессии, их любовь превратилась в раскаяние в содеянном. Это основывало Супер-Эго идентификацией с отцом; и дало этому образованию силу отца, как будто в наказание за акт агрессии против него, что создало ограничения, предназначенные для предотвращения повторения деяния. Так как склонность к агрессивности против отца повторялась в следующих поколениях, чувство вины также сохранилось и укреплялось каждой частью агрессивности, которая была подавлена и перенесена в Супер-Эго. Теперь, я думаю, мы можем, наконец, совершенно ясно ухватить две вещи: роль, которую играет любовь в происхождении совести, и фатальная неизбежность чувства вины. Убивает ли человек своего отца или воздерживается от этого — не играет решающей роли. Каждый будет чувствовать себя виновным в любом случае, потому что чувство вины является выражением конфликта из-за абвивалентного отношения, вечной борьбы между Эросом и инстинктом разрушения или смерти. Этот конфликт начинается, как только люди сталкивается с проблемой совместного проживания. Пока общество не принимает никакую другую форму, кроме семьи, конфликт выражается в эдиповом комплексе, устанавливает совесть и создает первое чувство вины. Когда делается попытка расширить сообщество, тот же самый конфликт продолжается в формах, которые зависят от прошлого; и это усиливается и кончается дальнейшей интенсификацией чувства вины. Так как цивилизация повинуется внутреннему эротическому импульсу, который заставляет людей объединяться в близкие группы, она может достичь своей цели через постоянно укрепляющееся чувство вины. Что началось относительно отца, заканчивается относительно группы. Если цивилизация — это необходимый путь развития от семьи до человечества в целом, тогда в результате врожденного конфликта, являющегося результатом двойственного отношения, вечной борьбы между тенденциями любви и смерти, с этим неразрывно идет увеличение чувства вины, которое, возможно, достигнет трудновыносимых для индивида высот. Вспоминаются слова великого поэта о «Силах Небесных»:


Ihr fuehrt in’s Leben uns hinein.
Ihr lasst den Armen schuldig werden,
Dann ueberlasst Ihr ihn der Pein,
Denn jede Schuld racht sich auf Erden.
[Они нас в бытие манят —
Заводят слабость в преступленья
И после муками казнят:
Нет на земле проступка без отмщенья!]9

И мы можем с облегчением вздохнуть при мысли, что немногим доступно без усилий спасти от водоворота собственных чувств самые глубокие истины, к которым остальные идут через мучительную неуверенность и неустанный поиск.

VIII

Подойдя к концу своего экскурса, автор должен попросить прощения у читателей за то, что не был лучшим гидом, и за то, что не уберег их от пустых переходов и проблемных обходов. Без сомнения это могло быть сделано лучше.

Чувство вины как наиболее важная проблема в развитии цивилизации

Во-первых, я подозреваю, что у читателя сложилось впечатление, что наши обсуждения чувства вины разрушают структуру этого эссе: то, что они занимают слишком много места, а остальная часть предмета, с которым они не всегда близко соединяются, была оставлена в стороне. Это, возможно, испортило структуру моей работы; но это соответствует моему искреннему намерению представить чувство вины как наиболее важную проблему в развитии цивилизации и показать, что ценой, которую мы оплачиваем за прогресс в цивилизации, является потеря счастья через усиление чувства вины10. Все, что еще звучит непонятным в этом утверждении, которое является окончательным заключением нашего исследования, может исходить, вероятно, от весьма специфического отношения — пока еще полностью необъясненного — которое чувство вины имеет к нашему сознанию. В обычном случае раскаяния, которое мы расцениваем как норму, это чувство становится заметным для сознания. Действительно, мы привыкли говорить о «сознании вины» вместо «чувства вины»11. Наше исследование неврозов, которому мы, в конце концов, обязаны наиболее ценными фактами для понимания нормальных условий, ставит нас перед некоторыми противоречиями. При подверженности одержимому неврозу чувство вины громко звучит в сознании; это доминирует в клинической картине и жизни пациента, не позволяя появляться рядом чему-нибудь еще. Но в большинстве других случаев и форм неврозов оно остается полностью неосознанным, не производя поэтому никаких менее важных эффектов. Наши пациенты не верят нам, когда мы приписываем им «не осознание чувства вины». Чтобы они поняли, мы говорим им о не осознании потребности в наказании, в котором выражается чувство вины. Но его связь со специфической формой невроза не должна преувеличиваться. Даже при одержимом неврозе есть пациенты, не осознающие чувства вины или ощущающие его только в качестве мучительного беспокойства, если им мешаю выполнять некоторые действия. Должно быть возможно, в конечном счете, понять такие вещи; но мы пока еще не можем. Здесь, вероятно, мы были бы рады указать, что чувство вины в основе является ничем иным, как топографической разновидностью беспокойства; на своих более поздних стадиях оно полностью совпадает со страхом перед Супер-Эго. И отношения беспокойства к сознанию показывают те же самые экстраординарные вариации. Беспокойство всегда существует где-нибудь или, точнее, позади каждого симптома; но в одно время оно овладевает всем сознанием, а в другое скрывается полностью так, что мы вынуждены говорить о неосознанном беспокойстве или, если мы хотим иметь более ясную психологическую совесть, так как беспокойство в первую очередь является просто чувством12, о возможностях беспокойства. Следовательно, очень вероятно, что чувство вины, произведенное цивилизацией, не воспринимается таковым и остается в большой степени неосознанным или появляется как своего рода недуг13, неудовлетворенность, для которых люди ищут другую мотивацию. Религии, во всяком случае, никогда не упускали из виду роль, которую играет в цивилизации чувство вины. Кроме того, — пункт, который я не нигде не оценил14, — они заявляют об искуплении человечества от этого чувства вины, называемый ими грехом. Из способа, которым такое искупление достигается в Христианстве, — жертвенной смертью одного человека, берущего на себя, таким образом, общую вину, — мы можем сделать вывод, чем мог быть первый случай, когда была приобретена первая вина, ставшая также началом цивилизации15.

Соотношение понятий «Супер-Эго», «совесть», «чувство вины», «потребность в наказании» и «раскаяние»

Хотя это не может обладать большой важностью, не будет лишним объяснить значение нескольких слов таких, как «Супер-Эго», «совесть», «чувство вины», «потребность в наказании» и «раскаяние», которое мы часто здесь использовали слишком свободно и взаимозаменяемо. Они все относятся к одной теме, но обозначают различные ее аспекты. Супер-Эго является образованием, выведенным нами, совесть — функцией, которую мы приписываем среди других функций данному образованию. Эта функция состоит в наблюдении за действиями и намерениями Эго и в их оценке, в осуществлении цензуры. Чувство вины, суровость Супер-Эго является, таким образом, тем же самым, что суровость совести. Это восприятие, которое имеет Эго, будучи под наблюдением, оценка напряженности между его собственными стремлениями и требованиями Супер-Эго. Опасение такого критического образования (опасение, которое находится в основе целого отношения), потребность в наказании, являются инстинктивными проявлениями со стороны Эго, ставшим мазохистским под влиянием садистского Супер-Эго; эта часть инстинкта, направленная на разрушение, присутствует в Эго для формирования эротического приложения к Супер-Эго. Не следует говорить о совести, пока не существует Супер-Эго. Относительно чувства вины, мы должны признать, что оно уже существует до Супер-Эго и, соответственно, также до совести. В это время происходит непосредственное выражение страха перед внешней властью, признание напряженности между Эго и властью. Это является прямой производной конфликта между потребностью в любви власти и стремлением к инстинктивному удовлетворению, запрещение которого порождает склонность к агрессии. Суперимпозиция двух страт чувства вины — одно исходит от страха перед внешней властью, другое исходит от страха перед внутренней властью — препятствовала нашему пониманию в положения совести в нескольких направлениях. Раскаяние является общим термином для реакции Эго при чувстве вины. Оно содержит в небольшой измененной форме сенсорный материал беспокойства, который работает за смыслом вины; это само по себе наказание и может включать в себя потребность в наказании. Таким образом, раскаяние также может быть старше совести.

Еще раз о противоречиях, рассматриваемых в работе

Не будет вреда, если мы еще раз рассмотрим противоречия, озадачившие нас на некоторое время в ходе нашей работы. Таким образом, в одном пункте чувство вины было последствием сдерживания агрессивных действий; а в другом — и точно в своем историческом начале — убийство отца было последствием выполненного акта агрессии. Но из этого затруднения был найден выход. Потому что учреждение внутренней власти, Супер-Эго, радикально изменило ситуацию. До этого чувство вины совпало с раскаянием. (Мы можем, кстати, отметить, что термин «раскаяние» должен быть оставлен за реакцией после фактического выполнения акта агрессии.) После, благодаря всеведению Супер-Эго, различие между намерением агрессивного действия и исполненным актом агрессии потеряло свою силу. Впредь чувство вины могло производиться не только выполненным актом насилия (что знают все), но также и намерением совершить акт насилия (как обнаружил психоанализ). Независимо от этого изменения в психологической ситуации, конфликт, являющийся результатом двойственного отношения, — конфликт между двумя основными инстинктами — оставляет тот же самый результат. Есть соблазн поискать здесь решение проблемы изменяющегося отношения, в котором чувство вины осознанно. Можно было бы предположить, что чувство вины, являющееся результатом раскаяния в злом деянии, должно всегда быть осознанно, в то время как чувство вины, являющейся результатом восприятия злого импульса, может остаться неосознанным. Но ответ не столь прост. Одержимый невроз явно свидетельствует против этого.

Второе противоречие касалось агрессивной энергии, которой, мы предполагаем, должно наделяется Супер-Эго. Согласно одному взгляду, эта энергия просто продолжает карательную энергию внешней власти и поддерживает ее жизнь в сознании; в то время как, согласно другому мнению, она состоит, напротив, из собственной неиспользованной агрессивной энергии, которая теперь направляется против той запрещающей власти. Первый взгляд, казалось, больше соответствует истории, а второй — теории чувства вины. Более близкая рефлексия почти полностью решила это очевидно неразрешимое противоречие; что осталось в качестве обязательного и общего фактора, было то, что в каждом случае мы имели дело с агрессивностью, которая была перемещена внутрь. Клиническое наблюдение, кроме того, позволяет нам фактически отличать два источника агрессивности, которую мы приписываем Супер-Эго; один или другой из них создает более сильный эффект в любом данном случае, но как правило они действуют в унисон.

Рассмотрение происхождения чувства вины только относительно агрессивных инстинктов

Я думаю, настало время, чтобы выдвинуть для серьезного рассмотрения позицию, которую я ранее мимолетом упоминал. В самой современной аналитической литературе склонность появляется в русле идеи о том, что любой вид фрустрации, любое нарушенное инстинктивное удовлетворение заканчивается или может закончиться усилением чувства вины.16 Я думаю, можно достичь значительного упрощения теории, если мы будем рассматривать это только относительно агрессивных инстинктов, и останется совсем мало аргументов против нашего предположения. Как же мы должны считать на динамических и экономических основаниях увеличение чувства вины, появляющегося вместо невыполненного эротического требования? Это кажется возможным только окольным путем — если мы предположим, что предотвращение эротического удовлетворения вызывает часть агрессивности против человека, нарушившего удовлетворение, и что эта агрессивность, в свою очередь, сама должна быть подавлена. Но если так, то это, в конце концов, только агрессивность, которая преобразуется в чувство вины, будучи подавленной и переделанной в Супер-Эго. Я убежден, что многие процессы обретут более простые и ясные объяснения, если результаты психоанализа в отношении происхождения чувства вины ограничатся агрессивными инстинктами. Изучение клинического материала не дает нам здесь никакого определенного ответа, потому что, как гласит наша гипотеза, два класса инстинкта едва когда-либо появляются в чистой форме, изолированные друг от друга; но исследование экстремальных случаев, вероятно, показало бы предполагаемое мной направление.

Хочется извлечь первое преимущество из этого более ограниченного представления о рассматриваемом случае применительно к процессу репрессии. Как мы узнали, невротические признаки в своей сущности являются заменителями удовлетворения невоплощенных сексуальных желаний. В ходе аналитической работы к своему удивлению мы обнаружили, что, возможно, каждый невроз скрывает долю неосознанного чувства вины, которое в свою очередь укрепляет симптомы, используя их в качестве наказания. Теперь, кажется, вероятным сформулировать следующее утверждение. Когда инстинктивная направленность подвергается репрессии, элементы ее либидо превращаются в симптомы, а ее агрессивные компоненты в чувство вины. Даже если это суждение только приближается к правде, то оно уже достойно нашего интереса.

Человеческая цивилизация и развитие индивида — схожие жизненные процессы

У некоторых читателей данной работы может сложиться впечатление, что они уже слышали здесь формулу борьбы между Эросом и инстинктом смерти слишком часто. Предполагалось характеризовать процесс цивилизации, которой проходит человечество, но мы также связали его с развитием индивидуума, и, кроме того, было показано, что он раскрывает тайну органической жизни в общем. Мы не можем, я думаю, не вникать в отношения этих трех процессов друг к другу. Повторение той же самой формулы оправдано тем соображением, что процесс человеческой цивилизации и процесс развития индивидуума являются также жизненными процессами, которые они должны разделять в большинстве характеристик жизни. С другой стороны, свидетельство присутствия этой общей характеристики проваливается по причине своей общей природы, чтобы помочь нам найти различия [между процессами], до тех пор пока не сужается специальными квалификациями. Поэтому мы можем удовлетвориться лишь утверждением, что процесс цивилизации — это модификация, которую испытывает жизненный процесс под влиянием задачи, поставленной ему Эросом и спровоцированной Ананке — насущными требованиями действительности; и что эта задача является одной из объединяющихся отдельных индивидуумов в сообщество, связанное вместе узами либидо. Однако, когда мы смотрим на отношения между процессом человеческой цивилизации и процессом развития или воспитания отдельных людей, мы без большого колебания приходим к заключению, что эти процессы очень похожи по природе, если не являются одним и тем же процессом, примененным к различным объектам. Процесс цивилизации человеческого вида, конечно, является абстракцией более высокого порядка, чем развитие индивидуума, и поэтому тяжелее понимается в конкретных терминах, и при этом мы следуем аналогии ни с чем навязчивым экстремальным; но ввиду подобия целей двух процессов — в одном случае интеграция отдельного индивидуума в человеческую группу, в другом случае создание объединенной группы из многих индивидуумов — мы не можем удивляться подобию используемых средств и проистекающих явлений.

Развитие индивида — продукт взаимодействия между эгоистическим и альтруистическим стремлениями

Ввиду исключительной важности, мы не можем не упомянуть сейчас об одной особенности, отличающей эти два процесса. В процессе, связанном с развитием индивидуума, программа принципа удовольствия, которая состоит в обнаружении удовлетворения счастья, сохраняется как главная цель. Интеграция в человеческое сообщество или адаптация в нем появляются как непременное условие, которое должно быть выполнено прежде, чем цель счастья может быть достигнута. Было бы предпочтительней, если бы это могло быть сделано без данного условия. Другими словами, развитие индивидуума кажется нам продуктом взаимодействия между двумя стремлениями: стремлением к счастью, которое мы обычно называем «эгоистическим», и стремлением к союзу с другими людьми в сообществе, которое мы называем «альтруистическим».

Ни одно из этих описаний не идет глубоко. Как мы сказали, в процессе индивидуального развития, главный акцент падает, главным образом, на эгоистическое стремление (или стремление к счастью); в то время как другое стремление, которое может быть описано как «культурное», обычно удовлетворяется ролью навязанных ограничений. Но в процессе цивилизации все по-другому. Здесь наиболее важным является цель создания общества из отдельных человеческих существ. Очевидно, что цель счастья тоже там, но она отодвинута на задний план. Кажется, что создание большого человеческого сообщества было бы наиболее успешно, если бы не уделялось никакого внимания счастью индивидуума. Таким образом, у процесса, связанного с развитием индивидуума, могут быть свои специальные особенности, которые не воспроизводятся в процессе человеческой цивилизации. Это происходит только до тех пор, пока первый из данных процессов вступит в союз с сообществом как своей целью, которая должна совпасть со вторым процессом.

Оппозиция процессов индивидуального и культурного развития

Так же как планета вертится вокруг центрального тела системы и в то же время вращается вокруг собственной оси, так и люди принимают участие в ходе развития всего человечества и в то же самое время идут своей собственной дорогой в жизни. Но нам игра сил в небесах кажется установленной в неизменном порядке; в области органической жизни мы еще можем увидеть, как силы борются друг с другом и как последствия конфликта непрерывно изменяются. Так и два стремления — одно к личному счастью, другое к союзу с другими людьми — должны бороться друг с другом в каждом индивидууме; и также два процесса индивидуально и культурного развития должны стоять в оппозиции друг другу и отвоевывать место друг у друга. Но эта борьба между индивидуумом и обществом не является производной противоречия — вероятно непримиримого — между основными инстинктами Эроса и смерти. Это спор в рамках владений либидо, сопоставимого с борьбой относительно распределения либидо между Эго и объектами; и здесь допускается размещение всего в индивидууме, так же как, можно надеяться, будет допускать в будущем цивилизация, однако сегодня цивилизация может много чего подавлять в жизни индивидуума.

Общество развивает Супер-Эго, под влиянием которого проходит культурное развитие

Аналогия между процессом цивилизации и индивидуальным развитием может быть продолжена в важном направлении. Можно утверждать, что общество тоже развивает Супер-Эго, под чьим влиянием проходит культурное развитие. Для любого человека, обладающего знаниями о человеческих цивилизациях, было бы заманчиво подробно проследить эту аналогию. Я ограничусь выделением нескольких важных пунктов. Супер-Эго эпохи цивилизации имеет то же происхождение, что и индивидуум. Это основано на впечатлении, оставленном персоналиями великих лидеров — людей подавляющей силы духа или людей, в которых одно из человеческих качеств проявилось наиболее сильно и поэтому часто очень односторонне. Во многих случаях аналогия идет еще дальше в том, что в течение своей жизни этих видных людей достаточно часто, если не всегда, поддразнивали, плохо обращались с ними и даже разделывались самым жестоким образом. Действительно, так же и наш прародитель достиг божественности только много позже принятия насильственной смерти. Наиболее ярким примером этой роковой связи является фигура Иисуса Христа — если, конечно, он не часть мифологии, которая делает не совсем определенным, что реальное изменение в отношениях людей к имуществу было бы более полезно в этом направлении, чем любые этические предписания; но признание данного факта среди социалистов было затенено и сделано бесполезным для практического использования новым идеалистическим неправильным представлением о человеческой природе.

«Невротические» цивилизации

Я верю, что направление мысли, стремящееся проследить в явлениях культурного развития роль Супер-Эго, обещает еще большие открытия. Спешу закончить. Но есть один вопрос, от которого я не могу уклониться. Если развитие цивилизации имеет такое подобие развитию индивидуума и если используются одинаковые методы, то разве не оправдывается предположение, что под влиянием культурных стремлений некоторые цивилизации или некоторые эпохи цивилизации — возможно всего человечества — стали «невротическими»? Анализ подобных неврозов мог бы дать терапевтические рекомендации, которые могли бы стать предметом большого практического интереса. Я бы не сказал, что такая попытка применить психоанализ к культурному сообществу является абсурдной или обречена на бесплодие. Но нам придется быть очень осторожными и не забывать, что мы, в конце концов, имеем дело только с аналогиями и что есть опасность не только в отношении людей, но также и в отношении концепций, оторвать их от той сферы, где они произошли и развились. Кроме того, диагноз общего невроза сталкивается с одной специфической трудностью. В качестве отправной точки в индивидуальном неврозе мы берем контраст, отличающий пациента от его окружающей среды, которая признается «нормальной». Для группы, все члены которой находятся под воздействием одного и того же беспорядка, такого фона существовать не может; его нужно искать в другом месте. Что касается терапевтического применения нашего знания, возникает вопрос, какова могла бы быть польза наиболее правильного анализа социального невроза, если никто не имеет полномочий навязывать такую терапию группе? Но, несмотря на все эти трудности, мы надеемся, что однажды кто-нибудь рискнет взяться за проблему патологии культурных общин.

Скепсис по поводу ценности человеческой цивилизации

По ряду причин я не склонен выражать свое мнение относительно ценности человеческой цивилизации. Я приложил много усилий, чтобы оградить себя от восторженного предубеждения, что наша цивилизация является наибольшей ценностью, которой мы обладаем или могли бы обрести, и что ее путь обязательно приведет к высотам невообразимого совершенства. Я могу, по крайней мере, слушать без негодования критика, утверждающего, что при исследовании целей культурных стремлений и используемых при этом средств нельзя не прийти к выводу, что все усилия не стоят последующих неприятностей и что результатом этого может только быть такое положение вещей, которые индивидуум не сможет терпеть. Обладая небольшими знаниями обо всех этих вещах, мне легче быть беспристрастным. Только одно я знаю наверняка — это то, что суждения человека о ценности следуют непосредственно его желаниям счастья и что, соответственно, они являются попыткой поддержать его иллюзии с доводами. Я нашел бы очень понятным, если кто-нибудь выделил бы обязательный характер курса человеческой цивилизации и сказал бы, например, что тенденции к ограничению сексуальной жизни или к учреждению гуманитарного идеала за счет естественного отбора были тенденциями, связанными с развитием, которые не могут быть предотвращены или отклонены и которым лучше уступить, как если бы они были природной необходимостью. Я знаю также возражение, которое может быть сделано против этого в том смысле, что в истории человечества, такие тенденции, которые считались непреодолимыми, часто отбрасывались в сторону и заменялись другими. Таким образом, у меня нет храбрости возвыситься над людьми в качестве пророка, и я кланяюсь их упреку, что я не могу предложить им ничего в утешение: поскольку в основании находится именно это, что они все требуют — самые дикие революционеры не менее страстны, чем добродетельные верующие.

Кто победит — Эрос или Танатос?

Роковой вопрос для человеческого вида кажется мне вопросом, до какой степени их культурное развитие преуспеет и преуспеет ли вообще в овладении волнениями своей общественной жизни, вызванными человеческими инстинктами агрессии и самоуничтожения. Может быть, что в этом отношении именно настоящее время заслуживает специального интереса. Люди взяли под контроль силы природы до такой степени, что с их помощью не составит труда истребить друг друга до последнего человека. Они знают это, и отсюда исходит наибольшая часть их настоящих волнений, их несчастий и беспокойного настроения. И теперь нужно ожидать, что одна из двух «Небесных Сил» — вечный Эрос — сделает усилие, чтобы самоутвердиться в борьбе с его одинаково бессмертным противником. Но кто может предвидеть, с каким успехом пройдет эта борьба и какой будет результат?17

  1. Freud Z. Civilization, Society and Religion // Civilization and Its Discontents. Suffolk: Pelican Books, 1987. P. 245—340.
    Окончание. Начало: Развитие личности. 2002. № 1. С. 297—306; № 2. С. 187—209; № 3. С. 215—236.
  2. Любой проницательный человек поймет и примет во внимание тот факт, что в этом итоговом описании мы резко разграничили события, которые в действительности происходят плавными переходами, и что это не просто вопрос о существовании Супер-Эго, но и о его относительной силы и сферы влияния. Все вышеупомянутое о совести и вине является, кроме того, общепринятой истиной и почти бесспорно.
  3. [«Heiligkeit». Тот же термин, используемый в различных смыслах «святости», обсуждается З. Фрейдом в некоторых других работах. См. труд по «цивилизованной» сексуальной этике (1908). См. также P.F.L., 13, 367.]
  4. Это укрепление морали вследствие неудачи было проиллюстрировано М. Твеном в небольшом восхитительном рассказе «Первая дыня, которую я украл». Эта первая дыня оказалась незрелой. Я слышал, как сам М. Твен читал рассказ на одном из своих публичных выступлений. После объявления названия он остановился и спросил себя как будто в сомнении: «А была ли она первой?» И этим все сказано. Первая дыня не была, очевидно, единственной. [Это последнее предложение было добавлено в 1931 году. — В письме к Флиссу от 9 февраля 1898 года З. Фрейд сообщил, что он посетил чтение М. Твена несколькими днями ранее (Freud, 1950, Letter 83.).]
  5. [Более развернутое эссе на тему отношений людей Израиля к их Богу можно найти в труде З. Фрейда Moses and Monotheism (1939), P.F.L., 13.]
  6. Как справедливо было подчеркнуто Мелани Клейн и другими английскими писателями.
  7. Два главных типа патогенических методов воспитания — излишняя суровость и баловство — были точно оценены Францом Александром в его книге The Psychoanalysis of the Total Personality (1927) в связи с исследованием проступков Айчхорна [Wayward Youth, 1925]. «Неоправданно снисходительный и мягкий отец» является причиной формирования у детей сверхжесткого Супер-Эго, потому что под впечатлением любви, которую получают, они не имеют никакого другого выхода для своей агрессивности и обращают ее внутрь. В непослушных детях, воспитанных без любви, напряженности между Эго и Супер-Эго недостаточно, и вся их агрессивность может быть направлена наружу. Кроме предполагаемого присутствия конституционного фактора, можно сказать, что жесткая совесть является результатом объединенного действия двух факторов: фрустрация инстинкта, который развязывает агрессивность, и опыт любви, который поворачивает агрессивность внутрь и передает ее Супер-Эго.
  8. [Totem and Taboo (1912—1913), Essay IV (5), P.F.L., 13, 204.]
  9. Одна из песен арфиста из Годы учения Вильгельма Майстера Гете, Книга II, Глава 13. Перевод с немецкого Ф. Тютчева.
  10. «Так совесть делает из всех нас трусов ...» [Гамлет, Акт III, Сцена I.]
    То, что образование сегодня скрывает от молодых людей знание о значении сексуальности в их жизнях, не единственный упрек, который мы обязаны сделать в его адрес. Другой грех — это то, что оно не готовит их к агрессивности, объектами которого станут. Посылая молодежь в жизнь с такой ложной психологической ориентацией, образование ведет себя так, как если бы людей в полярную экспедицию экипировали летней одеждой и картами Итальянских Озер. Здесь становится очевидно, что допущено неправильное использование этических требований. Строгость этих требований не навредила бы так, если бы образование сказало: «Вот какими должны быть люди, чтобы стать счастливыми и делать других счастливыми; но вы не должны рассчитать, что они таковы». Вместо этого молодежь заставляют думать, что все выполняют этические требования — то есть что все добродетельны. Именно на этом основывается требование, чтобы молодежь также была добродетельной.
  11. [«Schuldbewusstsein» вместо «Schuldgefuehl». Второй термин З. Фрейд использует чаще всего. Они являются синонимами, за исключением буквального значения, и оба переводятся на английский язык как «чувство вины», кроме таких специальных случаев.]
  12. [ См. Главу VIII работы Inhibitions, Symptoms and Anxiety (1926), P.F.L., 10, 288. — Чувства не могут быть описаны должным образом как «неосознанные» (см. работу The Ego and the Id, там же., II, 361).]
  13. [«Unbehagen»: слово, которое стоит в названии этой работы.]
  14. В работе The Future of an Illusion (1927).
  15. Totem and Taboo (1912—1913). [Essay IV (6), P.F.L., 13, 216—17.]
  16. Эта позиция особенно поддерживается Эрнестом Джонсом, Сьюзеном Исааком и Мелани Клеин; а также, как я понимаю, Райком и Александром.
  17. [Последнее предложение было добавлено в 1931 году, когда угроза Гитлера уже начинала быть очевидной.]















 

«Развитие личности» // Для профессионалов науки и практики. Для тех, кто готов взять на себя ответственность за воспитание и развитие личности