 |  |
Авторизация
| Главная / Статьи / Archive issues / Развитие личности №1 / 2006 / Образ человека в психологии России XX века (продолжение) |
История идей
Стр. «119—154»
Образ человека в психологии России XX века*
VIII. На перепутье
В постперестроечные годы появилось достаточно много интересных и ярких работ отечественных психологов разных поколений. За каждой из них можно обнаружить опору на те или иные представления, образы, модели человека. И хотя они чаще имплицитны, просвечивают неявно, как бы вторым, отдаленным планом, но именно они, на наш взгляд, определяют смысл, сущность и перспективу того или иного подхода. Поэтому, чтобы разобраться в том или ином нововведении, очередной «новой психологии», будь то «акмеистическая» или «экологическая», надо, прежде всего, разобраться, понять, из какого образа человека исходит это веяние. Не имея возможности затронуть в этом плане все многоцветье мнений, сосредоточимся лишь на следующих мировоззренческих линиях.
Мировоззренческие линии в многоцветье мнений
Первая – марксистская ориентация. Она перестала быть обязательной, насаждаемой, единственной, однако долгие годы ее доминирования сформировали исследовательское мышление, от которого невозможно отказаться в одночасье. Да это и не требуется вовсе – каждый волен выбирать ныне основания своих взглядов; важно, чтобы речь не шла, как прежде, о насильственном их внедрении.
Вторая – западническая – современные западные концепции, их ассимиляция и адаптация.
Третья – связана со становлением гуманитарного подхода, с переориентацией на общегуманитарные модели и критерии в противовес прежним естественнонаучным.
Четвертая – нравственно ориентированная, связанная с соотнесением, сопряжением психологии и этики.
Пятая – христиански ориентированная. Христианские представления о человеке рассматриваются в ней как опорные, исходные для психологической работы.
Направления эти представлены на сегодня в отечественной психологии весьма неравномерно. Первое (марксистское), лишившись государственной поддержки, идет явно на убыль. Второе (западническое), напротив, испытывает несомненный подъем, буквально заполняя, затопляя психологическую печать, а главное – умы и души нового поколения профессионалов. На фоне этой экспансии весьма скромными выглядят успехи и распространение трех последних подходов – гуманитарного, нравственно ориентированного и христианского. Заметим сразу – принципы гуманитарной психологии и христианской психологии находятся лишь в стадии начального оформления. Что касается нравственной психологии, то сама возможность ее постулирования стала обсуждаться совсем недавно [1]. Однако и ее мы решились включить в общее рассмотрение как одну из потенциально значимых линий, которая в связке с гуманитарной и христианской ориентациями может образовать основу будущей российской психологии.
1. Марксистская ориентация
Устремленность к материализму
О марксистской психологии, ее истории, сути отношения к человеку говорилось уже подробно и думается, что предыдущие рассуждения достаточно раскрыли нашу позицию, но чтобы внести окончательную ясность, воспользуемся одной из мыслей Л.Н. Толстого. При обсуждении картины Николая Рериха «Гонец » Л.Н. Толстой не столько, видимо, о самой картине, сколько в жизненное напутствие еще молодому тогда художнику сказал: «Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований: надо рулить всегда выше – жизнь все снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет». Сказанное рождает образ реки бытия, реки жизни с ее сильно сносящим к низшему течением. Парадокс состоит в том, что если субъект прямо и добросовестно устремляется к намеченной цели, то он ее достичь не сможет, но окажется ниже, подчас много ниже того, к чему стремился, а чтобы достичь намеченного, он на самом деле должен «рулить всегда выше», ставить себе иные, куда более высокие, превосходящие цели.
Эта модель может быть распространена как на отдельные судьбы, так и на целые исторические эпохи, в том числе и на роковую для нас эпоху материализма, последовательным воплощением которого является марксизм.
Человек реальный и его контроль
Действительно, победившая у нас линия материализма имела некоторое начало реализации, некоторую первоначальную точку опоры, исток, слово, идею, которая стала знаменем, символом, первым толчком на пути, приведшем спустя время к нынешнему краху. Этим идейным началом можно считать сформулированную Фейербахом и развитую Марксом и Энгельсом мысль о том, что не следует заниматься более отвлеченными, завышенными представлениями о человеке, его смысле, религии, духовном назначении, нравственных ценностях, словом, всем тем, что можно назвать метафизическим измерением человека, а надо думать только о человеке реальном, как он есть. Подчеркивая приоритет Л. Фейербаха в формулировании этой идеи, К. Маркс и Ф. Энгельс пишут в своем первом совместном произведении «Святое семейство, или Критика критической критики» (1844): «Кто поставил на место старой рухляди, в том числе и на место «бесконечного самосознания », не «значение человека» (как будто человек имеет еще какое-то другое значение, чем то, что он человек!), а самого «человека»? Фейербах и только Фейербах». Можно считать, что отсюда, с этой условной точки и началась философская, идейная, а затем и вдохновленная ею политическая борьба за тот, словами К. Маркса, «строй общественного жизненного процесса», который «сбросит с себя мистическое туманное покрывало ...станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным планомерным контролем».
Формование людей под шаблон
Функцию этого контроля и взяла, присвоила себе в дальнейшем коммунистическая партия, последовательно уничтожая суверенные права человека, его свободу – все то, что мешало контролю, не давало делать его повсеместным, тотальным, всепроникающим. Отсюда, в частности, задача формирования, сказать точнее – формования людей под нужный шаблон, людей, для которых не они сами, их душа и воззрения, а партия будет, как предписывал В.И. Ленин, «умом, честью и совестью эпохи». Понятно, что эта задача требовала отнюдь не добровольного, а принудительного исполнения. Литература, по мысли В.И. Ленина, должна была стать «колесиком и винтиком» партийной жизни, писатели, по определению Сталина, «инженерами человеческих душ», ну а педагоги и психологи должны отвечать на сформулированный еще Бухариным социальный заказ производить людей так же, как производят деталь или машину. Не случайно поэтому идеей формирования (формования) буквально пронизана психология советского времени.
Иллюзорный реализм
Так что последствия марксизма, равно как его применения в психологии, конечно же, отнюдь не случайны, хотя в самом истоке, на уровне первых формулировок многим казалось, что ни о какой трагедии или даже опасности речь не идет, напротив, именно в марксизме кроется начало подлинной заботы о человеке и реального гуманизма, планомерно осуществляемого на благо людей ** . Надо сказать со всей определенностью – ни Л. Фейербах, ни К. Маркс с Ф. Энгельсом и помыслить не могли о концлагерях, депортациях целых народов, массовых расстрелах и т.п. Однако в основе всех этих ужасов исторически лежит то смещение мысли, смещение направления общественного движения, у начала которого они стояли, за которое так активно, напористо и талантливо ратовали. Дело, таким образом, не в самой по себе цели (кто же против «реального счастья реального человека»), а в том, во-первых, что под реальным понимается человек, по сути, ущербный, лишенный метафизического измерения (и соответственно счастье его мыслится усеченным, сугубо внешним, материальным), и, во-вторых, в том, что принимается жесткий, безапелляционный, «единственно верный» курс на построение подобного счастья без учета того, сколь сильно сносит к низшему река жизни. К. Маркс, например, когда-то решительно утверждал, что «упразднение религии как иллюзорного счастья народа есть требование его действительного счастья». Опыт нашей страны показал обратное: упразднение духовных устремлений, христианских идеалов привело к иллюзорному счастью – и земля не родит, и нравственность гибнет, и наука из необходимого подспорья становится опасной и античеловечной. То, что предлагал К. Маркс, на деле есть не действительный, а иллюзорный реализм. Ориентация на недостижимую высоту идеалов христианской культуры есть реальный идеализм, прямо отвечающий не только духу, но и механике живого жизненного движения. И вовсе не случайно поэтому мы, принеся столько жертв, затратив столько усилий, получили в итоге не «человека реального», сознательно, планомерно (в том числе с помощью марксистской психологии) формируемого, а «человека советского» ***.
От высшего к низшему
Из сказанного можно, в частности, сделать вывод о том, что поставленная обществом (человеком) в качестве конечной сознательная цель общественного (личного) бытия, по сути, обычно невыполнима в первоначальной, задумываемой форме и видимые нами социально- политические (социально-психологические) воплощения есть на деле следствия определенного рода смещений, направление которых очевидно – от высшего к низшему. Цель тем самым не должна быть равной сама себе, но для достижения реального и возможного надо стремиться к идеальному и невозможному.
Если говорить об истории нашей отечественной науки, то названные в книге (равно как и очень многие, оставшиеся за ее пределами, не названные в ней) особенности марксистского представления о человеке могли быть менее ощущаемыми в области изучения частных психических процессов, но там, где дело касалось высших проявлений, интегративных выводов, проблем сознания и личности, их влияние сразу становилось жестким и императивным. На этом фоне еще более яркими и славными должны казаться достижения психологии советского периода. Они несомненны, но приглядевшись к ним, нетрудно убедиться, что в большинстве своем они возникли не благодаря, а вопреки «борьбе коммунистической партии». Можно только склонить голову перед классиками отечественной психологии, которые в этой ситуации, в этих условиях оставили наследие, которым мы можем по праву гордиться и на которое можем опереться в наших сегодняшних поисках.
2. Западнический путь
Социальный эксперимент за «железным занавесом»
Перейдем теперь к другой линии развития психологии, условно названной нами западнической, которая, как уже было отмечено, переживала в 1990-е годы наибольший подъем.
Если взглянуть на происшедшее в XX веке с нашей страной глазами отстраненного ученого, то вполне можно воспринять это как некий эксперимент, в котором человек, общество, его институты подверглись длительному воздействию материализма последовательно марксистского толка. Эксперимент отвечал требованиям науки, в нем можно четко выделить варьирование переменных, условий, режимов функционирования испытываемых объектов. Было в нем выполнено требование исключения, вернее, сведения до предельно возможного минимума внешних помех, чуждых влияний. Так, для заслона от внешнего мира и создания особой, изолированной внутрилабораторной обстановки кремлевскими экспериментаторами был воздвигнут «железный занавес», который, среди про- чего, перерезал взаимосвязанную мировую науку и, в частности, взаимосвязанную мировую психологию на два качественно иных раздела – западный и советский, капиталистический и социалистический. В 1980-е годы завеса рухнула, и мы, естественно, потянулись к общению, которого были лишены десятилетиями, к ассимиляции накопленного за это время Западом опыта. Но прежде чем проигрывать и повторять чужие ходы, необходимо проанализировать их суть, увидеть не только внешние моменты и успехи, но те глубинные уроки и предостережения, которые вытекают из отнюдь не простого и тоже во многом драматического западного пути или – если продолжить аналогию – западного эксперимента развития психологии в различных условиях и режимах функционирования капиталистического мира в XX веке.
Три силы западной психологии ХХ века
Принято выделять три основные школы или – используя термин Абрахама Маслоу – силы в западной психологии XX века: бихевиоризм, психоанализ, гуманистическую ориентацию. Кратко взглянем на них под углом интересующей нас проблемы человека.
Бихевиоризм
Первая сила – бихевиоризм – имеет достаточно глубокие российские корни. Журнал В.М. Бехтерева «Объективная психология» (1907–1912) оказал влияние на формирование бихевиоризма; теория психологии В.М. Бехтерева, названная им рефлексологией, также, по сути, есть бихевиоризм. Что же касается И.П. Павлова и его исследований, то он рассматривается всеми как признанный предтеча бихевиоризма. В России XX века это направление психологической мысли не получило раскрытия по той же причине, по которой не раскрылись и другие направления, – в тридцатые годы свободное развитие психологии было остановлено.
Философским основанием бихевиоризма (или иначе – поведенческой психологии) служил позитивизм, эмпиризм, доведенный до своего логического конца: рассмотрения человека как объекта – такого же, как любой другой объект научного исследования. Приоритет поэтому отдавался только видимым и регистрируемым фактам поведения и попервоначалу все сводилось к формуле «стимул-реакция». Мы можем наблюдать, регистрировать стимул и затем реакцию на него; все же остальное, все, что происходит в сознании, личности, мотивационной сфере, мы наблюдать не можем, это «черный ящик», который объективная наука не должна принимать во внимание.
Правда, таков был лишь первоначальный манифест. В дальнейшем, как обычно, резкость первых заявлений была значительно смягчена, и «сознание» стало возвращаться в поведенческую психологию, но в крайне усеченном и сугубо механистическом виде под названием «промежуточных переменных», т.е. некоторых образований, которые встают на пути между стимулом и реакцией и которые необходимо все же учитывать, чтобы верно прогнозировать реакцию.
Отрицание тайн человеческой личности
Так или иначе, бихевиоризм был и остается последовательным воплощением позитивистских тенденций, установившихся к началу XX века, наиболее прямым следствием упований физиологической психологии. Понятно также, что бихевиоризм есть последовательный материализм, отрицание сакральности и тайны человеческой личности. Человек, писал Дж. Уотсон, «представляет собой животное, отличающееся словесным поведением» [2]. И хотя более позднему последователю бихевиоризма такое определение могло бы показаться излишне резким, общий принцип подхода остался, в основном, неизменным. Образованный мир был, например, шокирован вышедшей в семидесятых годах книгой Б. Скиннера «По ту сторону свободы и достоинства », где принципы бихевиоризма были так применены к анализу общества и человека, что понятия свободы, достоинства, ответственности, морали предстали лишь как производные от системы стимулов, «подкрепительных программ» и были оценены, в сущности, как «бесполезная тень в человеческой жизни».
Психоанализ
Второй силой, по А. Маслоу, был психоанализ – направление, также не чуждое истории российской психологии и успешно развивавшееся у нас до 1930-х годов. Общий подход был здесь как бы противоположным бихевиористскому. Если последний игнорировал сознание, считал его недоступным научному исследованию, то психоанализ, напротив, принялся за изучение сознания. Если бихевиоризм не отваживался строить какие-либо гипотезы о внутреннем мире личности, то психоанализ стал широко выдвигать такие гипотезы. Если бихевиоризм оперировал лишь объективно регистрируемыми фактами, то психоанализ стал активно вводить новые понятия, термины, умозрительные модели, очень часто не имеющие четкой предметной отнесенности и возможности объективной оценки. Начала строиться новая психологическая мифология. И З. Фрейд как необыкновенно честный и острый исследователь сознавал это. В письме к А. Эйнштейну он писал: «Вам может показаться, будто наша теория – это своего рода мифология и в настоящем случае даже неприятная мифология, но разве каждая наука, в конце концов, не приходит к подобной мифологии? Разве то же самое нельзя сказать о Вашей собственной науке?»
Мифологичность психологических построений
По сути дела, это не только признание мифологичности собственных психологических построений, но и рассмотрение вообще любой науки, даже сугубо естественной, той же физики А. Эйнштейна, как мифологии. Если учесть, что вера при этом отрицалась, точнее, тоже являлась мифом, «коллективным неврозом», парафразом Эдипова комплекса, то все становилось шатким, безопорным, лишенным истинности. З. Фрейд как бы воспроизводил вопрос многоопытного и уставшего душой Пилата: «Что есть истина?», – подразумевая этим вопросом, а главное, тоном, каким он задавался, что ее нет, все относительно, все есть лишь разные формы вымысла, мифологии.
Сказанное не означает, конечно, что З. Фрейд или его последователи легко относились к своим ученым трудам и согласились бы рассматривать их рядоположно с другими концепциями. Разумеется, свое-то направление они считали самым верным в отражении природы человека – одинокого в одиноком мире с коварной, блудливой, плохо управляемой душой, не имеющей внешних опор и высшей помощи.
Личность как производное от…
В этом плане, несмотря на явное различие и даже как бы противоположность подходов, бихевиоризм и психоанализ сходились – они строили психологические представления, не прибегая, не соотносясь с духовными реалиями. Личность не имела особой, априорной ценности, ее идеалы и стремления были лишь производными, сугубо вторичными от поведенческих (бихевиоризм) или бессознательных (психоанализ) процессов.
То и другое течения были последствиями, порождениями материализма и атеизма, поэтому отнюдь не случайно, что они оба достаточно легко ассимилировались с марксизмом: советская рефлексология как разновидность бихевиоризма претендовала в двадцатых годах на роль единственно марксистской психологии, весьма активен в этом плане был тогда и фрейдизм, справедливо подчеркивавший свое материалистическое начало. Можно считать, что именно в эти годы в России появились первые попытки создания фрейдомарксизма – направления, до сих пор имеющего место на Западе.
Гуманистическая психология
«Третья сила» – гуманистическая психология. На этот раз прямого аналога или предтечи в отечественной психологии мы не найдем просто потому, что это течение стало оформляться только в пятидесятых годах, когда советская психология была отделена от мировой непроницаемым «железным занавесом».
Гуманистические психологи прямо начали с того, что отбрасывалось первыми двумя силами. Камень, отвергнутый теми строителями, лег в основание их здания: человек, личность – постулировали они – обладает априорной ценностью, возможностью свободного творчества, индивидуальностью, стремлением к самораскрытию. Эти тенденции отнюдь не вторичны и производны, а составляют самую суть, вне которой человек просто перестает быть человеком. Они являются подлинными движущими силами развития, а не изолированные поведенческие реакции или бессознательные комплексы, порожденные в далеком детстве. В качестве философской основы провозглашались при этом идеи классической Греции и европейского Возрождения, представления о человеке как мере, мериле всех вещей.
Человек как мерило всех вещей
Когда в 1964 году в американском городе Олд Сейбрук собралась первая широкая конференция по гуманистической психологии, то ее участники, такие как Гордон Олпорт, Шарлотта Бюллер, Абрахам Маслоу, Ролло Мей, Карл Роджерс и другие, пришли к выводу, что две главные психологические школы (бихевиоризм и психоанализ) не видели в человеке специфически человеческого, игнорировали реальные проблемы человеческой жизни – проблемы добра, любви, самосознания и были не чем иным, как «клеветой на человека». Гуманистическая психология как новая, третья сила должна была ввести эти реальности и исходить из них в своих исследованиях и практике.
Прежде чем оценить данный подход и его приложимость к современной постсоветской психологии, зададимся одним чрезвычайно важным для нашего контекста вопросом. Почему понадобилось более трех четвертей века, чтобы психология в лице основателей гуманистического подхода вернулась к отвергнутой в ее первых манифестах душевной реальности, к тем, как ей казалось, сугубо субъективным, трудноуловимым моментам, учет которых лишь мешает построению строгой психологической науки. В самом деле – ведь то, что человеческие ценности и смысл жизни не пустой звук, было известно давно, почему же только с конца пятидесятых годов это стало в психологии не просто идеей, частной концепцией, но силой?
Ответить на этот вопрос невозможно, если рассматривать науку изолированно, вне того духовного и культурного контекста, который порождает ее и определяет ход ее развития. Научные увлечения, пристрастия, векторы возникают не сами по себе. Они суть одновременно ответ и проект. Ответ на жизненную ситуацию, состояние культуры. И проект будущего изменения и движения.
Перемена мира меняет научную парадигму
Эти две функции могут не совпадать, а иногда могут трагически расходиться. Им соответствуют линии отражения и преображения мира, всегда неизбежно связанные с текущей реальностью, не идущие, как думают многие, по своей особой, лишь внутренней, автономной логике чистой науки. Поэтому перемена научной парадигмы это всегда и возможная перемена мира, а перемена мира, в свою очередь, ведет к перемене научной парадигмы. Речь, конечно, о ведущих научных парадигмах, тех, которые выходят на авансцену, задают образ мыслей и видения, становятся «силой», а не просто отдельной «школой». Параллельно существует и множество других, оказывающихся в тени. Можно сказать, что время выхватывает как луч прожектора лишь несколько конструкций и делает на них основную ставку.
Так что же изменилось во времени, в культуре, почему на авансцену, помимо двух, вышел третий подход, третья сила в психологии?
Война и решение нравственных проблем
Прошла величайшая война (1939 – 1945). По старому определению, война есть продолжение политики другими средствами. За политикой стоит идеология, за идеологией – концепция личности, человека. Л.Н. Толстой писал – люди только делают вид, что торгуют, строят, воюют. Все, что они действительно делают – это решают нравственные проблемы. Это и составляет основное, главное дело человечества. ХХ век, унаследовав некоторые тенденции века девятнадцатого, тоже исходил из определенного решения, о котором мы уже говорили выше: человек был разоблачен, превращен в объект среди других объектов, в нечто относительное, лишенное внутренних опор и безусловных нравственных ориентиров. Психология приняла посильное участие в этом, «лишив» человека души, сознания, веры, любви.
«Лишение» человека души и катастрофа войны
Это последовательное разоблачение и низведение человека не могло не закончиться катастрофой. В Европе Восточной это была катастрофа коммунизма, в Европе Центральной и Западной – катастрофа фашизма. Эпицентром первой стала Россия, эпицентром второй стала Германия – два крупнейших, во многом определяющих народа Европы. Фашизм был, тем самым, воплощением развоплощенного человека. И это воплощение было чудовищным. Ведь фашизм, в отличие от коммунизма, даже не скрывал своего злодейского лика, намерений, отношения к человеку, презрения к «низшим» народам и т.п. И то, что он, тем не менее, имел успех, завоевывал симпатии столь многих людей того времени, не может быть объяснено ничем, кроме предшествующей истории отпадения от Бога и развенчания человека. В самом деле, если Бог мертв, как произнес Ф. Ницше в конце XIX века, а человек столь ничтожен и относителен, то почему следует стесняться и опасаться какого-то нравственного осуждения, тем более что оно тоже заведомо относительно. Именно подобный взгляд, его проникновение и повсеместное внедрение обеспечили успех фашизму, превратив последний из частной концепции в грозную силу, в двигатель страшного эксперимента, который должен был наглядно показать, продемонстрировать – к чему ведет подобный путь.
И к чести Запада надо сказать, что там общество, ученый мир очень серьезно восприняли уроки этого эксперимента и сделали соответствующие выводы. Одним из таких выводов и было, на наш взгляд, появление гуманистической психологии.
Гуманизм как результат осознания катастроф фашизма и коммунизма
Теперь о ее возможностях в нынешнее, постсоветское время. Прежде всего, этот подход представляется нам близким. Он противостоит психоанализу и бихевиоризму как вариантам материализма – учения, плоды которого мы достаточно вкусили ****. Он возник как результат осознания катастрофы фашизма, во многом сходной с пережитой нами катастрофой коммунизма. Он преодолевает растлевающее разоблачение человека и возвращает к реальным ценностям. И все же есть моменты, которые и здесь вызывают сомнение.
«Я» как конечная ценность
Гуманистическая психология на Западе свелась, по преимуществу, к одной, пусть и важной области – психотерапии, не став широко гуманитарным подходом (о зарождении последнего в России мы будем говорить чуть позже). Особое внимание обратим и на то, что гуманистическая психология – порождение персоноцентрического сознания, где «я», «самость» – единственные и конечные ценности. Эта линия с неизбежностью ведет к индивидуализму и – в конечном итоге – к одиночеству человека, замыканию, на этот раз в своем самосовершенствовании ради самосовершенствования. На этом пути Бог – даже неочерченный, сугубо протестантский – либо теряется вовсе, либо становится «своим парнем», этаким членом тренинговой группы общения. Вместе с этим уходят сакральность и тайна, метафизический, духовный компонент развития.
Трансперсональная психология
Сколь значимым и недостающим для современного человека является этот компонент, говорит то обстоятельство, что в последнее время большое распространение на Западе получила так называемая трансперсональная психология, становящаяся даже, в известном смысле, «четвертой силой» наряду с бихевиоризмом, психоанализом и гуманистической психологией. Ее методы направлены на формирование и трансформацию особых, измененных состояний сознания человека с помощью дозированного применения наркотиков, различных вариантов гипноза, гипервентиляции легких, техники нейролинтеистического программирования и т.п. Теперь трансперсональная психология пришла и к нам в страну и так же претендует на место в постсоветском психологическом поле.
Значимость метафизического пространства личности
Несомненным является то, что исследования и практика трансперсональной психологии вполне доказывают существование и значимость метафизического пространства личности, само наличие сферы духовного, запредельного. Однако в целом эта линия представляется весьма пагубной и опасной: методы трансперсональной психологии рассчитаны на то, чтобы фактически вломиться с черного хода в духовное пространство и сразу, в течение нескольких сеансов, сломив естественные защитные силы, получить доступ к его богатствам. Поэтому (продолжая аналогию со взломом), ворвавшись туда чужаком и на короткое время, в состоянии одурманенности наркотиком, гипнозом или усиленным дыханием, человек берет без разбора все, что попадается, все, что привлечет сейчас его внимание. Но если быть серьезным и принимать духовное пространство как особую реальность, то надо знать, что пространство это отнюдь не однородно, в нем присутствуют качественно разные силы, в нем есть свет и тьма, структура и иерархия того и другого, и беря что ни попадя – лишь бы это было «духовным», мы можем нанести непоправимый, губительный вред своему развитию.
* * *
Нельзя догнать, догоняя
Итак, западные течения (мы разобрали не все, но некоторые основные линии), будучи перенесенными на постсоветскую почву, привнесут сюда и свои представления, модели человеческого развития, его идеалов, целей, задач. Далеко не все из этих моделей кажутся приемлемыми для нашего менталитета, нашей истории, часть из них вызывает серьезную критику и на самом Западе, который тоже отнюдь не так однороден в своих оценках и пристрастиях, как нам представлялось прежде. Но в любом случае – прямые заимствования и подражание – не лучший способ движения в науке. Нельзя догнать, догоняя, подстраиваясь в хвост, повторяя чужие зигзаги и неизбежные в любом живом развитии ложные петли, ходы и остановки. Нужно понять свои задачи, ощутить свою логику и свое пространство. И только тогда, в частности, твои успехи могут быть действительно интересны другим участникам того единого движения, каковым является подлинное познание – движения к Истине.
В чем тогда возможен российский ход, если не возвращаться к марксистским основаниям и не увлекаться всецело западными веяниями? Выше говорилось, что, помимо названных, в постсоветское время пробиваются, оформляются и другие линии. Попытаемся кратко обозначить некоторые из них.
3. Гуманитарная психология
Рождение термина «гуманитарная психология»
Одна из первых попыток осознанно ввести сам термин «гуманитарная психология» в отличие от широко известного термина «гуманистическая психология» состоялась, по-видимому, в мае 1990 года, когда ряд московских психологов собрались в Большой аудитории Института общей и педагогической психологии АПН СССР (ныне Психологический институт РАО), чтобы учредить отечественную Ассоциацию гуманистической психологии. На собрании, однако, возник спор о целесообразности именно такого названия новой ассоциации. Инициатором спора оказался тогда автор этих строк, который попытался в своем докладе доказать необходимость введения нового термина, исходя из того, что «гуманистическая психология» – уже сложившееся течение в мировой психологии, закрепленное, связанное с определенными воззрениями и именами (Г. Олпорт, А. Маслоу, К. Роджерс и др.), тогда как речь должна идти о новом и более широком подходе, в котором могут быть соотнесены и другие гуманитарные парадигмы, включая, разумеется, оригинальные достижения отечественной психологии. Например, положения культурно-исторической психологии Л.С. Выготского, ценность которых порой превосходит (или, как однажды выразился В.В. Давыдов, «с головой покрывает») многие рассуждения западных гуманистических психологов. Однако эта и другая аргументация [4]большинством того учредительного собрания принята не была и Ассоциацию психологов все же назвали «гуманистической», а не «гуманитарной». Говорили о непривычности термина, о трудности дифференциации с другими подходами, о том, что рамки традиционного западного понимания гуманистической парадигмы можно рассматривать более свободно и т.п. Короче, доводы были отвергнуты, несмотря на то, что автор этих строк был избран тогда президентом Ассоциации (1990–1993).
Обращение к гуманитарным ценностям
Тем не менее дальнейшее развитие показало все же необходимость введения в оборот отечественной науки именно понятия гуманитарной психологии. Причем, действительно, течение стало оформляться не на западный манер, а по-российски, т.е. очень широко, с включением не только специально психологических и психотерапевтических, но общих смысложизненных вопросов и проблем. В сознании определенной части российских психологов постепенно произошел, точнее, происходит поворот в ориентации: от прежней – естественнонаучной, от подражания, упования на образцы естественных наук к ориентации на образцы, достижения и ценности гуманитарного восприятия. Сейчас идет как бы собирание гуманитарного мировоззрения. Мы сталкиваемся, знакомимся, по сути, впервые с теориями, взглядами, которые ранее были труднодоступными для отечественных психологов; открываются целые континенты русской философской мысли, появляются неизданные сочинения литературоведов и историков, раскрывается во всей полноте художественное творчество русского зарубежья и т.п. Соединенное вместе, это составит удивительное по силе и яркости полотно или – по отношению к психологии – целостное зеркало, отражаясь в котором, она сможет по-новому увидеть и понять свои проблемы *****.
Секулярность гуманитарной психологии
Следует заметить, что отечественная гуманитарная психология оформляется (что было некогда и с гуманистической психологией на Западе) как секулярная. И если речь заходит о духовном, то оно, в основном, понимается как проект, проекция, из-себя-построение, лишенное самостоятельного онтологического статуса. Причем в этом усматривается нередко принципиальный момент. «Мы удержались, – пишет, например, Л.И. Воробьева в одной из первых статей, посвященных гуманитарной психологии и психотерапии, – от прямых онтологизаций духовной составляющей человека через представления религии... Мы удержались на уровне определения души как способности чувствовать неустранимые противоречия, обозначили символ, миф, архетип как способ удержания и трансформации такого рода противоречий, в которых одновременно аккумулирован опыт, накопленный человечеством для их преодоления. Разумеется, это не избавляет нас от столкновения с онтологической проблематикой, но позволяет подойти к ней разумно, не теряя, а расширяя возможности выбора и конструирования» [6].
Если говорить в этом плане о практической стороне (гуманитарной психотерапии), то она должна вести человека ко все более широкому и равноприемлемому выбору. «Это похоже, – поясняет Л.И. Воробьева, – на вычерчивание траектории пути, конечный пункт назначения которого неизвестен. Смысл состоит только в уменьшении неопределенности положения». Учитывая же многоаспектность, многопозиционность гуманитарного знания, «вопрос о его истинности–ложности отпадает сам собой» [7]. Исходя из такой позиции становится понятным стремление сугубо рядоположно анализировать все новые аспекты и подходы, будь то язычество, изменения сознания под влиянием наркотиков, воздействие разных видов искусства, буддизм или христианство. В результате такого перебора, последовательного гуманитарного анализа, исследователи надеются извлечь некое соединенное содержание и перенести его затем в психологию.
Изучение уникальных духовных феноменов
Гуманитарный идеал научного познания, считает, например, В.М. Розин, предполагает изучение уникальных духовных феноменов, «которое способствует духовному процессу в человеке и высвобождает место для его развития» [8]. Занятие безусловно важное, однако, может ли область духовного адекватно отражаться лишь гуманитарной парадигмой, или здесь подразумевается и другой язык, другие способы познания и водительства? И главное, «высвобождая место для развития», как все же не задаться вопросом – развития куда, для чего?
4. О различении понятий «человек» и «личность»
Между философией и психологией
Обозначенный выше вопрос о смысле психического развития возвращает к теме человека, проблеме его сущности. О необходимости обращения к этому уровню ясно говорил С.Л. Рубинштейн: «За проблемой психического закономерно, необходимо встает другая как исходная и фундаментальная – о месте не сознания только как такового во взаимосвязи явлений материального мира, а о месте человека в мире, в жизни» [9]. Рассуждения, восходящие к этому уровню, относятся, по преимуществу, к философско-психологическим или к философской психологии (термин Г.И. Челпанова), поскольку затрагивают область граничную между философией и психологией, куда могут быть сведены, стянуты воедино нити отдельных психологических исследований и воззрений, где они могут быть отражены в своем единстве, откуда мы можем обозреть, воспринять психологию как целое, проникнуть в ее общий смысл и назначение.
То, насколько порой важно обращение к этому уровню, можно показать на примере одного из эпизодов научной жизни, рассмотрение которого поможет заодно представить собственное понимание автором проблемы человека в психологии.
«Подлинная жизнь личности»
В 1982 году вышла хрестоматия (тексты) по психологии личности под редакцией Ю.Б. Гиппенрейтер и А.А. Пузырея [10]. Эта быстро завоевавшая популярность учебная книга содержала среди прочих отрывки из сочинений М.М. Бахтина, в частности, его слова о том, что «...подлинная жизнь личности совершается как бы в точке... несовпадения человека с самим собой, в точке выхода его за пределы всего того, что он есть как вещное бытие, которое можно подсмотреть, определить и предсказать помимо его воли, «заочно». Правда о человеке в чужих устах, не обращенная к нему диалогически, т.е. заочная правда, становится унижающей и умертвляющей его ложью» [11].
Если вдуматься в эти слова, то они представляют, по сути, смертный приговор для научной психологии личности, которая построена как раз на «подслушивании» и «подсматривании», на стремлении к получению «заочной правды». Редакторы хрестоматии этой опасности не усмотрели и в предисловии к извлечениям из М.М. Бахтина, напротив, лишь подчеркнули, сколь «глубоко гуманистичен... протест против «овнешняющего» и «завершающегося » определения личности» [12].
Обвинительное заключение детерминистской психологии
Опасность внедрения такой безоговорочной трактовки (напомним, что речь шла об учебном издании для широкого пользования) была замечена А.В. Петровским. «Трудно найти, – писал он в специальной заметке по этому поводу, – другое столь сильно и лаконично выраженное обвинительное заключение, предъявленное детерминистской психологии, которая в своей экспериментальной практике, минуя интроспекцию, пытается получить (подсмотреть, предсказать, определить) эту заочную правду о личности другого человека, исследуя как раз то ее «вещное» бытие, которое Бахтин объявляет «унижающей и умертвляющей ложью» [13]. Далее А.В. Петровский утверждал, что как раз при опоре на «вещное бытие», только принимая его реалии, возможно объективное познание личности, в том числе и «диалогическое проникновение в ее глубины». Этим утверждением, при всей несомненной авторитетности его автора, не снималась, однако, главная проблема: если возможна «заочная правда о личности» (а это, действительно, необходимое условие научности психологии), то какова должна быть эта правда, чтобы она согласовывалась, не противоречила трансцендирующей, не имеющей фиксированных границ природе человеческого развития?
Различение понятий «человек» и «личность»
Решение спора возможно, на наш взгляд, только при условии разведения, различения понятий «человек » и «личность». Отечественная психология, сделавшая столь много для различения понятий «индивид», «личность», «характер», «индивидуальность» и т.п., прошла почему-то мимо этого, столь принципиально важного вопроса. Между тем то, о чем говорит и на чем настаивает М.М. Бахтин, относится, прежде всего, к общему понятию «человек». Выше уже приведенных слов, послуживших основой спора, он пишет: «Человек никогда не совпадает с самим собой. К нему нельзя применить формулу тождества: А есть А» [14]. Эти слова целиком согласуются с пониманием человека как бесмасштабного существа, трансцендирующего свои границы, не поддающегося конечным определениям и т.п. Аппарат психологической науки не может и не должен быть применен здесь непосредственно. Другое дело – личность с позиций психолога. Она может быть, на наш взгляд, понята как особый психологический инструмент, орудие, принадлежащее, служащее человеку, как и другие психологические орудия и инструменты.
Подмена человека личностью
Вспомним расхожий в психологии афоризм: «Мыслит (или запоминает) не мышление (или память), а человек». Так же и бытийствует не личность, а человек. Если начинает мыслить мышление или запоминать память, то это либо патология, либо мука, выход орудия из-под власти. Это касается и остального, включая и характер, и личность. Каждое из подобных образований может претендовать на роль главного и целого. Например, характер в подростковом возрасте, подсознание при невротическом развитии. Наиболее тонкая и современная подмена – подмена человека личностью, попытка выведения из нее самой оснований человеческой жизни, некий персоноцентризм, успешно насаждаемый и психологией.
«Человек – вольноотпущенник природы»
Но в чем тогда видится специфика личности как психологического инструмента? Вспомним, что человек единственный из всех живых существ не принадлежит своему роду по факту рождения. Ему надо человеческую сущность присвоить, «выделаться в человека ». По меткому слову немецкого философа И.Г. Гердера, «человек первый вольноотпущенник природы». Дарованная ему свобода означала одновременно и неизбежно лишение его защищающих и поддерживающих инстинктов, т.е. сложных и автоматизированных систем действий, разворачивающихся в ответ на пусковые раздражители. Формирование и самостроительство в себе человека, сама способность и возможность такого самостроительства подразумевают наличие некоего психологического орудия, органа, постоянно координирующего и направляющего этот невиданный, не имеющий аналогов в живой природе процесс. Этим органом и является личность человека [15].
Личность как «орган» самостроительства человека
Таким образом, личность как специфическая, несводимая к другим измерениям конструкция не является самодостаточной, в себе самой несущей конечный смысл. Смысл этот обретается в зависимости от складывающихся отношений, связей с сущностными характеристиками человеческого бытия. Иначе говоря, сущность личности и сущность человека отличны друг от друга тем, что первое есть способ, инструмент, средство организации достижения второго, а значит, первое полу чает смысл и оправдание во втором. Поэтому, возвращаясь к дискуссии вокруг слов М.М. Бахтина, мы можем утверждать, что личность как психологический инструмент может «овнешняться», о ней можно говорить «заочно» и это отнюдь не противоречит трансцендирующей, изменяющейся природе человека. Что касается неизбежно возникающего расхождения, пропасти, противоречия между «вещным» (конечным) и «смысловым » (потенциально бесконечным), то оно в свете сказанного не есть препятствие объективному познанию личности, обходить которое надо возвеличиванием осязаемого «вещного» в ущерб неясному «смысловому» (в противовес «понимающей психологии», экзистенциальным подходам или литературоведческим толкам о превалировании второго над первым). Следует не избегать, не маскировать это противоречие, а, напротив, выделить и зафиксировать его как первую объективную данность. Конечно, задача психолога тогда весьма усложняется – он должен уметь соотносить личность с тем, что бесконечно ее больше, соотносить определенное и определяемое с тем, что неопределенно и неопределимо, но именно это соотнесение, напряжение, разность потенциалов есть важнейшее условие существования личности, собственно то, что и придает этому существованию истинный смысл, энергию и масштаб.
* * *
Пересмотр понятия «норма»
Предложенное понимание личности ведет к существенному пересмотру целого ряда проблем и подходов. Например, проблемы психического здоровья, нормы, нормального развития личности.
Определение нормы относится к числу, наверное, самых нелюбимых вопросов, которые стараются, по возможности, обойти. Когда же избегнуть этого уже нельзя, то все продолжает сводиться, в конечном итоге, либо к статистическим критериям (такой как большинство), либо к адаптационным, гомеостатическим (хорошая приспособляемость, уравновешенность со средой), либо к негативным критериям (пока явно не болен, то здоров) и т.п. Если приглядеться к этим критериям, нетрудно увидеть, что они пришли в психологию, главным образом, из дисциплин естественного цикла: так, из биологии, в частности, из физиологии, пришли понятия адаптивности и гомеостазиса, из медицины – модели здоровья как отсутствие болезней и т.п. Будучи примененными к личности, эти критерии оказываются явно недостаточными, редуцированными, хотя при этом по-прежнему активно используемыми*******.
Норма и образ человека в культуре
Возможность качественно иного понимания нормы возникает тогда, когда мы разводим понятия «человек » и «личность», когда начинаем рассматривать личность как инструмент, орган, орудие обретения человеческой сущности. В этом случае характеристика личности, ее «нормальность» или «аномальность» будет зависеть от того, как служит она человеку, способствует ли ее позиция, конкретная организация и направленность приобщению к родовой человеческой сущности или, напротив, разобщает с этой сущностью, запутывает и усложняет связи с ней. Таким образом, понятие нормы приобретает иную адресность и вектор: не к статистике, адаптации и т.п., а к представлению о человеческой сущности, к образу человека в культуре. Другими словами, проблема нормального развития личности ставится в зависимость от проблемы нормального развития человека. Последнее, в самом общем виде, понимается как такое развитие, которое ведет к обретению человеческой сущности, к соответствию своему понятию – понятию человека.
«Человек и мир»
Здесь, однако, возникает серьезная трудность: ведь даже если психолог и согласится с таким представлением, как ему реально применить его, иначе говоря, как от области предельных абстракций и положений перейти к уровню психологического понимания, к реально осязаемым, образным представлениям о сущностных характеристиках человека в мире. Следует признать, что в отечественной психологии подобный переход, философско-психологическое развертывание представлений о человеческой сущности в достаточной полноте дано только у С.Л. Рубинштейна в его последней работе «Человек и мир» [16], хотя отдельные замечательные размышления на эту тему, разумеется, есть и в сочинениях Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, Б.М. Теплова, П.Я. Гальперина и других классиков отечественной психологии. Конечно, со времени написания работы «Человек и мир» (1958–1960) ряд оценок и ракурсов, взглядов изменился, но главная, на наш взгляд, путеводная нить осталась: центральной, смыслообразующей характеристикой человека является способ его отношения к другому человеку. Эта мысль присутствует у многих психологов, но у С.Л. Рубинштейна она была выражена с особой яркостью и глубиной: «...Первейшее из первых условий жизни человека – это другой человек. Отношение к другому и людям составляет основную ткань человеческой жизни, ее сердцевину. «Сердце» человека все соткано из его человеческих отношений к другим людям; то, чего оно стоит, целиком определяется тем, к каким человеческим отношениям человек стремится, какие отношения к людям, к другому человеку он способен устанавливать. Психологический анализ человеческой жизни, направленный на раскрытие отношений человека к другим людям, составляет ядро подлинно жизненной психологии. Здесь вместе с тем область «стыка» психологии с этикой» [17].
Отношение к другому человеку как самоценности – результат нормального развития
Как и всякий живой, жизненный процесс, отношение к другому несет в себе некое исходное, движущее противоречие. Поскольку оно движущее, то, естественно, и неразрешимое до конца в жизни, но требующее того, чтобы человек, словами Г.В.Ф. Гегеля, его «вмещал и выдерживал». Это противоречие, борьба противоположно направленных тенденций, векторов есть, с одной стороны, рассмотрение человека как самоценности, как непосредственно родового существа, а с другой – понимание его как средства, подчиненного внешней цели, как вещи, пусть даже особой, уникальной, но вещи среди других вещей. Приближение к первому и противоборство, противостояние второму – основное условие развития человека как человека. Продолжая и конкретизируя эту линию, можно прийти к развернутому пониманию нормального развития, последовательно рассмотрев его основные атрибуты и признаки. Ясно, что для всякой концепции самое уязвимое – это конечное определение, в особенности, если оно дается без предварительного пошагового разъяснения. Не имея, однако, возможности здесь для такого разъяснения и лишь отослав читателя к соответствующей литературе [18], рискнем дать наше определение нормального развития как оно было сформулировано десять лет назад: «Нормальное развитие – это такое развитие, которое ведет человека к обретению им родовой человеческой сущности. Условиями и одновременно критериями этого развития являются: отношение к другому человеку как самоценности, как к существу, олицетворяющему в себе бесконечные потенции рода «человек» (центральное системообразующее отношение); способность к децентрации, самоотдаче и любви как способу реализации этого отношения; творческий, целетворящий характер жизнедеятельности; потребность в позитивной свободе; способность к свободному волепроявлению; возможность самопроектирования будущего; вера в осуществимость намеченного; внутренняя ответственность перед собой и другими, прошлыми и будущими поколениями; стремление к обретению сквозного общего смысла своей жизни» [19].
Подчеркнем следующее. Во-первых, речь в определении не о состоянии, а о тенденции, собственно развитии, т.е. не о некоем месте пребывания, стоянии, а о движении, полном риска. Потому важен не сам перечень выделенных признаков, атрибутов (можно, конечно, дополнить другими), а то, ухватывают ли они, высвечивают, определяют общее направление пути********.
«Психически здоров, но личностно болен»
И второе. Напомним, что речь о развитии человека, тогда как личность, согласно предложенному пониманию – специфический инструмент, орудие этого развития и в качестве инструмента оценивается в зависимости от того, как служит своему назначению, т.е. способствует или нет приобщению человека к его сущности. В свою очередь личность необходимо разделять, разводить с «психическим», на чем настаивал А.Н. Леонтьев, говоря о «личностном» как об особом «измерении » [20]. Поэтому человек может быть вполне психи- чески здоровым (хорошо запоминать и мыслить, ставить сложные цели, быть деятельным, руководствоваться осознанными мотивами, достигать успехов, избегать неудач и т.п.) и одновременно быть личностно ущербным, больным (не координировать, не направлять свою жизнь к достижению человеческой сущности, разобщаться с ней, удовлетворяться суррогатами и т.п.). Кстати, если говорить о тенденциях современного общества, то надо признать, что для все большего количества людей становится характерным именно этот диагноз: психически здоров, но личностно болен.
5. Нравственная психология
Напомним, что для рассмотрения российского пути развития психологии были выбраны три подхода: гуманитарная психология, нравственная психология, христианская психология. Проведенный выше теоретический экскурс был необходим, чтобы подойти ко второму из намеченных подходов.
Этика и психология
Хотя связь этики как учения о нравственных началах и психологии охотно признается почти всеми, конкретные, реальные формы этой связи остаются весьма малопредставимы. Как подчеркивает, например, Ю.А. Шрейдер, этика антипсихологична [21]. Более того, в определенном смысле она принципиально антипсихологична. Ибо положения этики нормативны, они предписывают поступать так или иначе, не соотносясь, по сути, с психологией конкретного человека, его возможностями, положением, психологическими реалиями.
И психологов, на самом деле, этика тоже не особо- то интересует. Она имеет, в лучшем случае, совещательный, но отнюдь не решающий голос в исследовательском процессе. Задача в том, чтобы понять логику собственно психологического движения, психологических механизмов, а уже соотносится ли это с нравственным законом или нет – дело второе. Соотносится – хорошо. Нет – психолог ничего поделать не может и не должен. Главное – не изменить своей, психологической правде. Наша задача – искать, где потеряно, а не там, где морально светло. Отсюда и отношение к изучению проблем нравственного развития. Это одна из возможных форм применения психологического аппарата, определенный, причем достаточно узкий путь, угол зрения, наряду с другими ракурсами и путями. Более того, после З. Фрейда многие психологи усвоили, что нравственность нередко просто фальшь, поза, прикрытие истинного лица, что она обусловлена лишь внешним давлением, общепринятой формой, цензурой. Поэтому, несмотря на декларируемые терпимость и почтение, внутреннее убеждение (перешедшее часто в стойкое предубеждение) требует от психолога держаться настороже и подалее от нравственных императивов и рассуждений. Так может происходить и продолжаться до поры, пока мы полагаем цели изучения личности, критерии ее развития, нормы, здоровья в ней самой, не соотнося их с путем развития человека. Если же это соотнесение произвести, то, как мы видели выше, меняется понятие нормы, здоровья, самого смысла личности. И тогда психология из позиции наблюдения, наблюдателя борьбы за человека в человеке входит сама в область этой борьбы как ее инструмент, орудие и совершается кардинальный поворот: из психологии, согласной рассматривать нравственное развитие как частный вариант, сегмент своего применения, она становится нравственной психологией, действующей и видящей мир изнутри нравственного пространства, нравственного понимания человека.
Вхождение психологии в нравственное пространство
Это схождение, вхождение психологии в этику, в нравственное пространство, необходимо подразумевает наличие некой общей, единой, пересекающейся территории, предмета (причем не второстепенного, а существенного), который одновременно должен принадлежать как психологии, так и этике. Таковой территорией и является отношение человека к другому (вспомним конец вышеприведенной цитаты С.Л. Рубинштейна – «здесь одновременно область «стыка» психологии и этики»). Действительно, это отношение – центр, стержень этики, возьмем ли мы ее «золотое правило» (поступай с другим так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобой) или знаменитый нравственный императив И. Канта (поступай так, чтобы максима, правило твоего поведения могло быть распространено на все человечество без исключения). И одновременно, отношение к другому – это конкретно-психологический факт, правомерный объект психологии. Если при этом рассматривать личность как инструмент достижения человеком своего понятия, сущности, то оказывается, что психология исследует пути к некоему едино с этикой понимаемому благу (равно как законы и последствия отклонений от этих путей). Этика тогда по отношению к психологии оказывается не просто нормативной, абстрактно принудительной, но разрабатывающей, указующей те векторы, которые в основном и главном совпадают с предельной ориентацией, векторами нормального психологического развития.
Эгоцентричность и просоциальность
То, что нравственная ориентация не есть лишь внешнее давление, но составляет суть, путеводную нить нормального развития, является критерием и отражением личностного здоровья, можно вывести не только из теоретических рассуждений, но и из конкретно- психологических, клинических данных. Еще у А.Ф. Лазурского находим мы основанный на тщательных наблюдениях вывод, что здоровье личности в наибольшей степени обеспечивает идеал бескорыстного отношения к другому. «Альтруизм, – писал он, – в том или ином виде представляется формой, и средством, и показателем наилучшей гармонии между личностью и средой. Здесь извращенных нет» [22]. Современные авторы, используя другую терминологию, приходили к сходным выводам [23]. Наши данные так же показывают, что отклонения личности, невротическое развитие тесно связаны с эгоцентрической ориентацией, в то время как наиболее благоприятные условия для развития личности создает противоположная эгоцентрической просоциальная ориентация [24].
Итак, намечается определенное совпадение векторов двух наук. Именно векторов, а не отдельных методов, фигур, построений; некая линия общей направленности, разделив которую психология личности из позиции отстояния по отношению к нравственности может войти под ее сень, стать самой нравственной. Не в том, разумеется, смысле, что она будет ее отныне олицетворять, а в том, что она будет сознательно служить ей, зная при этом, что отнюдь не теряет своей объективности, ибо служит тому, что действительно составляет сущность человеческой жизни.
Служение задачам нравственного развития
Сказанное не означает, конечно, что вся остальная психология объявляется автором безнравственной (точнее было бы сказать вненравственной), что сбрасываются со счетов, обесцениваются ее достижения, глубины познания, реальная помощь людям и т.д. Точно так же, например, как провозглашение культурно-истори ческой школы отнюдь не означает, что другие школы психологии являются некультурными и внеисторичными. Важно, что акцентируется, становится в центр, понимается как основа психологического видения. И в данном случае речь лишь о попытке соотнести линии психологии и этики, показать неслучайность их схождения и возможность для психологии сознательного служения задачам нравственного развития.
Нравственная психология – психология человека
В свою очередь, как мы видели, это соотнесение невозможно без опоры на определенное представление о сущности, образе человека. Нравственная психология в этом плане есть психология, могущая быть соотнесенной с нередуцированным представлением о человеке. Мы уже упоминали о разных формах подмены человека его психологическими орудиями – подсознанием, характером, личностью. С подобной позиции психоанализ – это психология подсознания, идентифицируемого с человеческой сутью; бихевиоризм – психология характера, способов действования, принимаемых за человеческую суть; гуманистическая психология – это психология личности, самости как самоцели человека *********; нравственная психология – это, наконец, психология человека, поскольку в ней психологические орудия и инструменты даны не сами по себе, а в соотнесении с тем, что их безмерно превосходит и чему они призваны по сути и смыслу служить. Важно заметить, что каждое из психологических образований, ставшее в центре пере численных концепций, в ходе продуктивного развития преодолевается, «снимается» другими инстанциями: подсознание сознанием (вспомним позицию самого З. Фрейда – на месте Оно должно стоять Я); характер личностью (если подросток – сплошной характер, то юноша уже личность с характером, а у зрелого человека личность должна возрасти настолько, чтобы вовсе подчинить, «снять» характер). И – наконец – личность в итоге «снимается» человеком.
Личность – внутренний ключ человека
«Если человек понимает свое назначение, – пишет Л.Н. Толстой, – но не отрекается от своей личности, то он подобен человеку, которому даны внутренние ключи без внешних» [25]. Личность – внутренний ключ. Сложный, уникальный, бесценный, трудноовладеваемый. Но на определенном этапе он исчерпывает свои возможности открытия и требуется новый; в этом плане личность отходит, отбрасывается, «снимается» как сослужившее, усвоенное и открывается во всей полноте то, чему она служила. Предельное для каждого услышать «Се человек». Не характер, не иерархия мотивов, не смысловая сфера, не личность даже, а именно – человек.
Специально подчеркнем – «снятие» не означает уничтожения или нивелирования. Характер ведь не отменяется к зрелости, но получает в нормальном развитии подчинение, управление личностью, входит в иные системные отношения. Поэтому нравственная психология, восходящая к человеку, не исключает достижении, методов, наблюдений других подходов, фиксирующихся на подсознании, характере или личности, но, напротив, способна вместить, соотнести их между собой как исследование разных сторон (этапов) психологии человеческого развития, объединенных общей задачей обретения человеком своей сущности, своего понятия.
6. Христианская психология
Основания нравственного закона
Предыдущие рассуждения прямо подводят нас к рассмотрению христианской психологии. Если мы говорим о нравственном законе, то неизбежно встает вопрос о его основаниях. Относительны они или абсолютны. Временное и вынужденное соглашение, общественный договор, субъективное мнение или абсолютное, Богом данное установление? Скажут, что это вопрос религии, т.е. вопрос научно недискутируемый, не обсуждаемый. Но дело в том, что он был и остается необыкновенно существенным для конкретного психологического функционирования. Здесь, по сути, то же, что и во взаимоотношениях с этикой: есть векторы и линии, которые в психологии и религии тесно соединены, соотносимы.
Вера как психологический факт
Что же на этот раз составляет общую территорию, предмет пересекающегося рассмотрения? Это – прежде всего – вера. Вера – несомненный психологический факт, предпосылка осуществления, необходимая поддержка, условие любой сколь-нибудь сложно организованной человеческой активности [26]. Предположим, некто задумал построить новый дом и жить в нем долгие годы, или окончить вуз и стать врачом, или вырастить всех своих детей и обеспечить им счастливое будущее. Любое из задуманного способно осуществиться, но далеко не автоматически и обязательно, а более или менее возможно, вероятно (однокоренное слово с верой). И для этого недостаточно самого принятия решения, сознания мотива, доводов разума, усилий воли и т.п. Человек не машина, выполняющая принятую или заданную ему программу по достижению результата. Ему необходимо наличие целостного образа будущего, который поддерживается и живет в нем, с которым у него эмоциональная, теплая связь, в которой – и иного слова не подобрать – он верит, часто несмотря на колебания, ослабление воли или разумные доводы, призывающие повременить или вовсе прекратить деятельность. Если воспринять мир совсем реально, информативно точно, со всеми его опасностями, подвохами, поворотами судьбы, внезапностью болезни и смерти, то можно замереть или вслед за поэтом воскликнуть: «Кто смеет молвить «до свидания» чрез бездну двух или трех дней». А мы смеем, потому что привычно верим в свои завтра и послезавтра. И без этого остановилась бы жизнь.
Вера субъективно реальна
Итак, вера это отнюдь не только религиозный феномен, как продолжают думать воспитанные атеизмом психологи. Механизмом, усилием веры поддерживается и эмоционально притягивается, прилепляется к сердцу, запечатлевается образ, существование и осуществление которого лишь возможно, вероятно, но который через свою наглядно-чувственную представленность сознанию нереализованное в действительности делает субъективно реальным, осязаемым, недостижимое видимо достижимым, будущее настоящим, по жизни сопутствующим, греющим и ведущим.
Вера при этом имеет, конечно, внешние, отмечаемые другими, признаки ее присутствия в человеке, но ее бытие, наличие, очевидность – внутри. Верящий свидетельствует прежде всего себе и лишь косвенно, через себя – другим. Доказать, обрисовать другому предмет, образ веры до конца нельзя, ибо с внешней позиции он всегда лишь вероятен, но не доказуемо достоверен ********** . Веру поэтому нельзя заполучить извне, нельзя передать наставлением или примером. Нельзя решить, скажем, что все верят в это и отныне я поэтому верю. На деле неизбежно получится другое, что можно выразить формулой: «Все верят в это и отныне я поэтому думаю, что я верю». О вере можно, конечно, и нужно думать, но ее нельзя надумать, создать размышлением, она подразумевает, обнаруживает себя как личное и непосредственное усмотрение, ощущение образа, а не его умственное выведение как некоего силлогизма или внешней необходимости.
Восстановление образа веры
В то же время очевидно, что внутренняя достоверность не дается просто, задаром и одномоментно, но требует специальной психологической работы, усилий по строительству, восстановлению образа веры. Этот процесс обычно начинается при довольно колеблющихся, почти равных шансах, равной мере веры и неверия, пятьдесят на пятьдесят. Вера в этих условиях должна преодолеть неверие, оформить и сохранить образ, вопреки неизбежным сомнениям. Именно здесь – область возникновения, испытания и искушения веры. Важно заметить, что примерно та же вероятность успеха характерна для начала (а нередко, сопровождения) сложной жизненной деятельности, и вера побеждающая, преодолевающая сомнения, меру неверия становится в этих условиях наиболее адекватной основой и помощью, тогда как надежда, готовая возникнуть при самой минимальной вероятности успеха – слабая, иссякающая (но зато, правда, умирающая последней) поддержка, а уверенность (высокая вероятность успеха) требует выполнения слишком многих условий, которые далеко не всегда могут быть предоставлены реальной жизнью.
Вера и смыслообразование
И, наконец, вера тесно связана со смыслообразованием. Известна формула А.Н. Леонтьева, согласно которой личностный смысл порождается отношением мотива (деятельности) к цели (действия) [27]. Подчеркнем, однако, что речь при этом идет о личностном смысле замкнутой на себе деятельности, тогда как переходя к более общим смыслам, мы сталкиваемся с иными условиями порождения. В сложных формах активности человек действует не ради достижения самого по себе предмета потребности (или мотива, по А.Н. Леонтьеву), он действует ради целостного образа новой жизни, в которую будет включен этот предмет. И в этот образ (вспомним – сугубо вероятный на деле) человек должен поверить, принять его как уже существующий, влияющий, сопровождающий сегодняшнюю жизнь. Продвижение требует принятия того, чего нет, как то, что есть. Это внутреннее принятие – сугубая продукция, работа веры. И если смыслы деятельности порождаются отношением мотива к цели, то смыслы жизни порождаются живым образом будущего, освещающим и животворящим настоящее, или – отношением образа веры к наличному состоянию человека.
Восстановление путеводного Образа
Сходное и с верой религиозной. В основе ее также восстановление в себе путеводного Образа, никогда не могущего быть до конца доказанным как теорема (в данном случае как теодицея). Образ этот – что прозвучит резко – так же с позиции объективности вероятен и на множество аргументов «за» находится столько же «против». И вновь – мера веры может быть равна мере неверия и надобно превозмочь последнюю через усилия и нередкую борьбу («внутреннюю брань»). И вновь – смысл зависит от веры и потеря ее способна обессмысливать бытие.
Духовная сфера как купол человеческого облика
Разумеется, есть, и притом весьма существенные, отличия человека верящего (нерелигиозная вера) и верующего (религиозная вера), но сейчас нам важно зафиксировать наличие принципиально общей территории, единство психологической основы самого феномена веры, несмотря на возможные весьма серьезные различия ее форм. Данных различий мы здесь касаться не будем, поскольку это уведет нас далеко в сторону, отметим лишь, что если нерелигиозная вера, нерелигиозные предметы, образы веры чаще соотнесены, ограничены строительством, смыслообеспечением текущих деятельностей, то вера религиозная по самой своей сути всегда восходит, проясняет связь с конечными, предельными вопросами жизни и смерти, созидая, удерживая духовную сферу как завершение, купол человеческого облика.
И подчеркнем вновь – речь здесь не об отвлеченных философских или теологических аспектах, а об аспектах психологических, вернее о той философии и теологии жизни, которая разыгрывается, воспроизводится в психологии, сознании человека. Замечательный мыслитель начала века В.Н. Несмелов писал: «Все ученые толкователи религии – и древние, и новые – почему-то интересуются только одним, что именно когда-нибудь думалось или думается человеку о Боге, и откуда бы человек мог почерпнуть свои думы о Нем. А между тем, думая о Боге, человек думает и о себе самом, и религиозное сознание человека всегда и непременно является составной частью его самосознания» [28].
Метафизическое пространство религии
В этом плане можно сказать, что формы религии отражают устоявшиеся, прошедшие проверку веками ответы на вопросы о человеческом существовании, на неизбывные, сущностные потребности человека, на само наличие в нем особого – метафизического пространства. Вспомним В. Франкла, который говорил о ноосфере или духовном измерении человека. Он говорил об этом ведь не как отвлеченный философ, а как психолог, психотерапевт, который видел, ощущал эту материю в опыте, причем в особом, остром, экстремальном опыте пребывания в лагере смерти [29]. Впрочем, материю эту нередко ощущает любой серьезный психолог, который погружается в работу с реальным человеком. Э. Фромм утверждал, например, что понять индивидуального пациента или любого человека вообще можно, лишь установив его ответ на экзистенциальный вопрос, его тайную приватную религию, поскольку большая часть того, что считается «психологическими проблемами», – лишь вторичное следствие этого базисного ответа, а потому бесполезно лечить до того, как был понят этот базисный ответ – тайная индивидуальная религия. Добавим, что эта индивидуальная религия может не совпадать с сознательно заявленной религиозной принадлежностью, может, наконец, сочетаться с полным отрицанием какой-либо религии, даже провозглашением атеизма, но – что для нас главное – она существует как реальный психологический факт, реальная внутренняя опора человеческой жизни. Более того – опора неустранимая, незаменимая, хотя, конечно, могущая менять свои названия, объяснения и интерпретации.
Ставка на «общечеловеческие ценности»
Однако вступление в метафизическое пространство, в область духовного измерения необходимо ставит вопрос о его природе, о тех идеях, образах, ценностях, опосредствующих символах (медиаторах), которые составляют эту сферу, строят и определяют ее конструкцию и движение. Наиболее распространенная сейчас позиция – это ставка на так называемые общечеловеческие ценности, т.е. ценности, идеи, установления, свойственные всему человечеству. Такая позиция, вполне подходящая, адекватная нравственному действию, психологически, энергетически оказывается, однако, нередко недостаточной, как бы вторичной для духовной сферы. Дело в том, что любая ценность, прежде чем стать «общечеловеческой», была «частночеловеческой », возникла в определенной культуре, в нее кто-то верил, за нее кто-то страдал, свидетельствовал о ней, ее кто-то отстаивал, порой ценою жизни. В этом плане «общечеловеческая ценность» есть готовый, «снятый» результат живого культурного процесса. На костер люди всходили не за абстрактно общечеловеческие ценности, хотя их мужество и свидетельство имеет, конечно, общечеловеческий смысл. Духовная сфера такова, что для ее удержания как целого нужна напряженная, восходящая энергия личной веры, той самой индивидуальной религии, о которой говорил Э. Фромм. Если же учесть, что эта сфера, в свою очередь, завершает и удерживает всего человека как целого в этом мире, то роль и значение веры как условия осмысленности и полноты бытия, станут особо ясными. Вспомним восклицание одного из героев Ф.М. Достоевского: «Если Бога нет, то какой я штабс-капитан!» Речь здесь опять о психологии, а не о философии, о непосредственном ощущении, ужасе человека, вдруг представившего, что будет, если он потеряет конечное и, одновременно, непосредственно им переживаемое основание своего бытия, своей реальной жизни, включая и штабс-капитанство. Вспомним и другие известные слова Ф.М. Достоевского: «Если Бога нет, то все позволено». Здесь опять об осознании последствий потери конечных и одновременно началообразующих оснований, психологическое удержание которых подразумевает работу веры.
«Мы взросли в христианской культуре»
Автор, конечно, не вправе настаивать на тех основаниях духовной жизни, которые он разделяет, но вовсе не должен и скрывать свою позицию. Она проста и банальна: мы взросли в христианской культуре (хоть и многократно предавали ее) и там следует искать наши основания и ключи. Центральным посредником, помощником, Образом в этой культуре является фигура Христа. И это имеет самое непосредственное отношение к психологии развития. Сошлемся на В.П. Зинченко и Е.Б. Моргунова, которые после тщательного критического анализа раз- личных видов опосредователей (медиаторов) духовного роста вынуждены признать: «И все же Августин был прав, говоря, что истинным медиатором является Богочеловек... Для нас он истинный, потому что именно Богочеловек очеловечивает и одухотворяет все остальные медиаторы » [30]. Спаситель – фокус, спасение, оправдание и упование нашей культуры, олицетворение истинного образа, сущности человека, тот пункт, цель, точка устремления, выше которой нельзя поставить, но и ниже не должно опускаться. По-гречески «грех» (амортано) – промах, непопадание, минование цели. В широком (предельном) понимании действие, не направленное, не устремленное, в конечном итоге, ко Христу, оборачивается в результате (часто, конечно, весьма отдаленном, не сразу усматриваемом) промахом, минованием смысла, замысла культуры и удовлетворением ложными, преходящими, пустыми целями. И наука со всем корпусом добытых ею сведений, громкими достижениями, успешными методами и приемами может тоже оказаться таким промахом, минованием, устремлением к ложной цели. Поэтому психология, назвавшая себя нравственной, вправе сделать еще один, вполне естественный в нашей культуре шаг и определить себя как психологию христиански ориентированную, или христианскую психологию. Если первая полагает нравственное развитие как норму, как путеводную нить, главное условие здоровья личности, если она видит другого человека как самоценность, то вторая добавляет к этому представление о конечных, абсолютных основаниях такого выбора, придавая другому не только общечеловеческую, но сакральную ценность, рассматривая его как образ и подобие Божие, а нормальное развитие как реальный (со всеми возможными отступлениями и трудностями) опыт подражания Христу.
Становление христианской психологии
Направление это, как уже отмечалось, делает у нас самые начальные шаги. Так, лишь с 1990-х годов стали организовываться семинары, конференции, связанные с обсуждением проблематики христианской психологии *********** , появляться отдельные публикации (в области вопросов образования, воспитания, психотерапии это некоторые работы Ф.Е. Василюка, А.В. Гнездилова, о. Бориса Ничипорова, Е.Н. Проценко, В.В. Рубцова, В.И. Слободчикова, Т.А. Флоренской, о. Владимира Цветкова, Л.Ф. Шеховцовой и др., в области общей теории – С.Л. Воробьева, О.И. Генисаретского, В.А. Махнача, В.Л. Мусхелишвили, В.И. Слободчикова, Б.С. Братуся и др.). В качестве весьма еще, конеч- но, предварительного итога этого периода можно рассматривать выход первого в России учебного пособия для вузов по христианской психологии [31].
* * *
Достраивание до целого образа человека
Итак, после марксистской и западнической, мы бегло и схематично рассмотрели еще три линии, три оформляющихся сейчас варианта отношения к проблеме человека в психологии. Первая – это гуманитарная линия, которая, по сути, не имеет конкретно-ценностной точки опоры вне себя самой, но призвана расширить возможности сознания, высвободить место для духовного роста, для саморазвития, самоактуализации личности и т.п. Вторая – это линия нравственной психологии, которая не замыкает личность в самой себе, не делает ее существующей ради себя самой и своего роста, но дает определенное, вне ее обнаруживаемое понимание сущности человеческого развития, для достижения которой она является необходимым и уникальным инструментом. Наконец, линия христианской психологии как признание абсолютных оснований нравственности, как сознательная ориентация на христианский образ человека, христианское понимание его сущности и рассмотрение развития как пути следования, приближения к этому образу. Эти три подхода мы хотели представить не как враждебные, противостоящие друг другу, но как, в известном плане, преемственные, где последующий не уничтожает предыдущего, но вбирает в себя, добавляя новый принцип рассмотрения, возвышая, достраивая до целого образа человека. Рост этот имеет свои законы и сроки, что касается нынешнего времени, то согласимся с высказыванием А.И. Солженицына: «Но нам сегодня больше-то всего нужно подняться сперва на нравственный уровень, а потом на религиозный».
* Продолжение. Начало: Развитие личности. 2005. № 3. С. 121–136; № 4. С. 115–134.
** Интересно, что в России попервоначалу социалистические идеи отнюдь не всегда противопоставлялись христианству. По замечанию Ф.М. Достоевского (1848), «зарождающийся социализм сравнивался тогда даже некоторыми из коноводов его с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации». Вспомним и И.М. Сеченова, который искренно полагал, что развитие естественнонаучного мировоззрения приведет к появлению людей, «которые в своих действиях руководятся только высшими нравственными мотивами», среди которых он перечислял типичные христианские ценности – любовь к человеку, верность убеждениям, снисхождение к ближнему и др.
*** Надо ли говорить, что речь идет об общих социально-психологических закономерностях, а не о частном выверте или неудаче, имевшей место лишь на территории бывшего Советского Союза. «Советский человек» – явление интернациональное, всемирное, его родовые черты без труда узнавались на Кубе и в Анголе, во Вьетнаме и Польше, в Румынии и Германии (ГДР). Именно изначальная разность религий, рас, народов показывает, насколько объективны, серьезны, принудительны законы формирования Homo soveticus, насколько эти законы перекрывают, перемалывают исходные межкультуральные несовпадения людей, имевших соблазн или несчастье вступить на этот путь.
**** Впрочем, шансы психоанализа сейчас неожиданно возросли, можно сказать, взлетели. 19 июля 1996 года вышел Указ Президента Российской Федерации «О возрождении и развитии философского, клинического и прикладного психоанализа », который вызвал просто недоумение у большинства серьезных специалистов. «С каких это пор, – вопрошает, например, М.Г. Ярошевский, – направления научных исследований стали выбираться и задаваться «сверху» по указам, хотя бы и президентским?.. Некоторые лидеры нашей психологии, в свое время потратившие немало слов, чтобы «изобличать» идеологическую вредность фрейдизма, не только не подали голос протеста, но немедля, оттесняя друг друга, стали выдавать себя за тех, кто способен обеспечить «возрождение»: ведь за Указом брезжат соблазнительные миллиардные ассигнования. Перед нами наглядный пример падения нравственных (а в данном случае и научных) ценностей в мире науки в условиях «рыночной экономики» [3]. М.Г. Ярошевскому можно возразить только в одном – традиция высочайших указов по любым поводам типична для России. Коммунисты ввели, как мы знаем, указы-постановления о научных направлениях, и психология первой выдержала этот удар в июле 1936 года, когда вышло постановление «О педологических извращениях». Президентский указ – рецидив этого мышления, только минус поменялся на плюс, а так – та же узнаваемая большевистская внезапность, непродуманность, та же закулисная заинтересованность определенных лиц в подобного рода указах. Сходится даже июль месяц – только 60 лет спустя.
***** Уже сейчас начинают появляться совершенно необычные для прежней психологии темы и ракурсы. Назовем, например, небольшое учебное пособие В.П. Зинченко [5], в котором, согласно аннотации, «показано, что поэтические прозрения и живые поэтические метафоры помогают по-новому осмыслить известные научные данные о человеке и открыть новые страницы в его изучении».
****** Известное раздражение, неуважение к этим критериям высказывали еще старые авторы. Так, французский психиатр Ж. Кюльер говорил, что «в тот самый день, когда больше не будет полунормальных людей, цивилизованный мир погибнет, погибнет не от избытка мудрости, а от избытка посредственности ». А согласно Ч. Ломброзо, «нормальный человек – это человек, обладающий хорошим аппетитом, порядочный работник, эгоист, рутинер, терпеливый, уважающий всякую власть, домашнее животное». Если же брать времена совсем недавние, то академика А.Д. Сахарова собирались помещать в психиатрическую клинику и удерживать там на основании все тех же вышеназванных критериев – неадаптивности, выпадения из общепринятого русла и т.п. Понятно, что за этим лежали политические мотивы, но реализовывались они через вполне определенные критерии и представления, согласно которым «нормальным» Л.И. Брежневу и К.У. Черненко противостоял «ненормальный» А.Д. Сахаров.
******* Конечной точки, предвидимого состояния мы никогда, по сути, не достигаем. И.В. Гете, подводя итог своей долгой и столь, казалось бы, многоуспешной жизни, признавался, что у него чувство, будто он ворочал неподъемный камень, пытаясь его остановить, уложить в некое уготованное для него место; всю жизнь и огромными усилиями, но так и не уложил окончательно. Понятно, что эти вечные несовмещения с намеченным, предощущаемым, эти усилия по достижению недостигаемого отнюдь не излишество или напрасная трата, но неизбежность и условие пути. Мы уже говорили выше, что поставленная далекая цель вообще обычно невыполнима в первоначально задуманной форме и видимые нами воплощения есть на деле следствия определенного рода смещений, направление которых очевидно – от высшего к низшему, и цель тем самым не должна быть равной сама себе, но для достижения реального и возможного надо стремиться к идеальному и невозможному.
******** Вспомним остроумную критику В. Франклом центрального тезиса западной гуманистической психологии о самоактуализации личности. Он приводит сравнение с бумерангом, задача которого вовсе не в том, чтобы он вернулся к тому, кто его послал (хотя большинство считает именно так), а в том, чтобы поразить цель. Возврат, на самом деле, есть свидетельство не прибытка, а неудачи или промаха. То же и с самоактуализацией личности. Будучи направленной на самою себя, она означает промах в главном.
********* В этом плане веру другого можно принять, в свою очередь, лишь поверив в нее, и такой дар веры, доверие, вера до свершения и подтверждения – особый знак и помощь, причем часто куда более ценная (и уж, конечно, более редкая), чем рентгеновский объективный разбор, стремление к восприятию человека «как он есть». Последнее вне соотнесения с первым (верой в образ веры, в образ будущего другого) может порой оказаться просто пагубным, затворяя горизонты и потенциальные возможности должного развития человека. Замечательна мысль Гете, что если мы будем принимать людей такими, какие они есть, то сделаем их хуже; а если мы будем обращаться с ними, как с теми, кем они хотят быть, то приведем их туда, куда их следует привести.
**********На факультете психологии Московского университета первый семинар, посвященный психологии и религии, состоялся в апреле 1990 года. В дальнейшем он стал регулярным, получив наименование Семинара по христианской антропологии, и проходил до 1994 года под руководством автора этих строк и двух бывших воспитанников факультета психологии, ставших затем священниками, – кандидата психологических наук о. Бориса Ничипорова и о. Иоанна Вавилова.
- Братусь Б.С. К проблеме человека в психологии // Вопросы психологии. 1997. № 5. С. 3–19; Братусь Б.С. Психология и этика: возможна ли нравственная психология // Человек. 1998. №1 C. 50–59; а так-же дискуссия по поводу этой публикации с участием А.В. Брушлинского, В.В. Давыдова, В.П. Зинченко, М.Г. Ярошевского и др.: Человек. 1998.№2. С. 44–56; № 3. С. 113–121; № 4. С. 67–75; Психология и этика: построения дискуссии. Самара, 1999.
- Уотсон Дж . Психология как наука о поведении. М., 1926. С. 281.
- Ярошевский М.Г. Не вспомнить ли о Канте? // Вопросы психологии. 1997. № 3. С. 131.
- Братусь Б.С. Опыт обоснования гуманитарной психологам // Вопросы психологии. 1990. № 6. C . 9–17.
- Зинченко В.П. Возможна ли поэтическая антропология? М., 1994.
- Воробьева Л.И . Гуманитарная психология: предмет и задачи // Вопросы психологии. 1995. № 2. C . 19–30, 23–24.
- Там же. С. 28.
- Психология и новые идеалы научности (Материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 1993. № 5. С. 3–42, 14.
- Рубинштейн С.Л . Проблемы общей психологии. М., 1973. С. 254.
- Психология личности: Тексты / Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер и А.А. Пузырея. М., 1982.
- Там же . С. 255–256.
- Там же. С. 250.
- Петровский А.В . М.М. Бахтин, Ф.М. Достоевский: Психология вчера и сегодня // Вестник Моск. ун-та. Серия 14. Психология. 1985. № 3. С. 56–58.
- Психология личности: Тексты / Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер и А.А. Пузырея. М., 1982. С. 255.
- Братусь Б.С . Аномалии личности. М., 1988.
- Рубинштейн С.Л . Человек и мир. М., 1997.
- Рубинштейн С.Л . Бытие и сознание. М., 1957. С. 262–263.
- Братусь Б.С . Нравственное сознание личности. М., 1985; Он же . Аномалии личности. М., 1988; Он же . Психология. Нравственность. Культура. М., 1994.
- Братусь Б.С. Аномалии личности. М., 1988. С. 50.
- Леонтьев А.Н . Избранные психологические произведения: В 2 т. Т. 1. М ., 1983. С. 385.
- Шрейдер Ю.А. Лекции по этике. М., 1994.
- Лазурский А.Ф. Классификация личностей. М., 1923. С. 299.
- Божович Л.И . Личность и ее формирование в детском возрасте. М., 1963; Неймарк М.С. Направленность личности и аффект неадекватности у подростков // Изучение мотивации поведения детей и подростков. М ., 1972; Golomb A., Reykowski J . Studianad rozwojem standardow ewaluatywnych. Warzawa, 1985; и др .
- Зейгарник Б.В., Братусь Б.С. Очерки по психологии аномального развития личности. М., 1980.
- Толстой Л.Н. Путь жизни. М., 1990. С. 327.
- Братусь Б.С . Психология. Нравственность. Культура. М., 1994.
- Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М., 1968.
- Несмелов В.Н. Наука о человеке. Казань, 1994. С. 279–280.
- Франкл В . Человек в поисках смысла. М., 1990.
- Зинченко В.П., Моргунов Е.Б. Человек Развивающийся. М. С. 314.
- Начала христианской психологии / Отв. ред. Б.С. Братусь; науч. ред. С.Л. Воробьев. Авторский коллектив: Б.С. Братусь, В.Л. Воейков, С.Л. Воробьев, Р.Б. Введенский, В.И. Спободчиков, о. Анджей Белат (Польша), Н.Л. Мусхелишвили, А.С. Салаври (Германия), Т.А. Флоренская, Е.Н. Проценко. М., 1995; См. также материалы обсуждения данного учебного пособия: Зов бытия. Философско-психологический семинар (Памяти Г.И. Челпанова) // Человек. 1996.№2, 3.
«Развитие личности» // Для профессионалов науки и практики. Для тех, кто готов взять на себя ответственность за воспитание и развитие личности