 |  |
Авторизация
| Главная / Статьи / Archive issues / Развитие личности №3 / 2006 / Человек в экстремальной ситуации: теоретические интерпретации и модели психологической помощи |
Личность в экстремальных условиях
Стр. «152—166»
Человек в экстремальной ситуации: теоретические интерпретации и модели психологической помощи
Введение в проблематику
В последнее десятилетие проблема «человек в экстремальной ситуации» явно не обделена вниманием исследователей: перестав быть вотчиной медиков и клиницистов, она стала предметом не только исследований, но и практической деятельности психологов, психотерапевтов и социальных работников. Как правило, при обсуждении «экстремальной проблематики» используются два основных понятия: «стресс» и «травма». Не вдаваясь в теоретические рассуждения об их соотношении*, отметим, что мы отдаем предпочтение второму из них, и при дальнейшем изложении материала будем оперировать понятием «травма».
Эмпирических данных о влиянии экстремальных ситуаций на психику человека более чем достаточно, а вот с их теоретическим осмыслением дело обстоит гораздо хуже. Цель нашей статьи – осмыслить, как основные теоретические интерпретации «последствий экстремальной ситуации» (в дальнейшем для краткости мы будем использовать понятие «дефект») влияют на практику психологической помощи. Предпринять эту работу нас побудило одно обстоятельство: если для научных работников «понятийные разногласия» оборачиваются конфликтом интерпретаций, то для практика последствия более серьезны. Понимание «нормального целого» (в различных концепциях это «организм », «личность», «поведение», «бытие-в-мире») и «дефекта» становится отправной точкой для выбора модели оказания помощи.
Феноменология экстремальной ситуации
Феноменология экстремальной ситуации детально изучена. Исследователи единодушно отмечают: вне зависимости от длительности экстремального события, его последствия разрушительны для личности. При этом клиническая картина не носит строго индивидуального характера, а сводится к небольшому числу довольно типичных проявлений, весьма напоминающих начальные симптомы соматических, а подчас и психических заболеваний [1]. Среди таких последствий называются: узкое, «канализированное» внимание, аффективные реакции (от глубокой депрессии до ярких проявлений гнева и агрессии), нарушение саморегуляции, возрастная регрессия, диссоциация, деформация образа мира личности, а также отсроченное во времени отчуждение человека от себя, других и мира в целом. В масштабном исследовании, организованном государственной службой помощи ветеранам США ** , выявлены отсроченные последствия войны во Вьетнаме: уровень разводов среди ветеранов составлял около 90%; у них были распространены такие формы дезадаптации, как алкоголизм, наркомания, склонность к профессиональным и социальным конфликтам; на момент проведения исследования ветераны вьетнамской войны составляли треть всех заключенных в американских тюрьмах [2].
А теперь зададим основной для нас вопрос: как интерпретируются эти данные в различных научных подходах? И какие последствия имеют те или иные интерпретации для практики оказания помощи?
Медицинские интерпретации: мифы и реальность
Первый подход – медицинский . Современные работы в области психиатрии (Ю.А. Александровский, Б.П. Щукин, Н.Н. Пуховский) рассматривают последствия экстремальных ситуаций в соответствии с Международной классификацией болезней 10-го пересмотра (МКБ-10), где они выделены в рубрику «Невротические, связанные со стрессом и соматоформными расстройствами » [3] *** . В медицинской системе координат состояние человека, психика которого травмирована экстремальным событием, – это «расстройство», которому сопутствуют «неисправимые мозговые нарушения», «болезнь». Соответственно, и помощь направляется на «снятие симптомов»: она сводится к применению фармакологических препаратов, к социальной поддержке и обучению стратегиям совладающего поведения **** .
К сожалению, «медицинские интерпретации» широко распространены как в обыденном сознании, так и среди части «профессиональных помощников» (прежде всего, социальных работников). Их тиражируют научно-популярные публикации, утверждающие, что ситуации, связанные с угрозой жизни, настолько интенсивно травмируют психику, что личностные особенности человека уже не имеют значения: дескать, ПТСР развивается у любого человека, попавшего в экстремальную ситуацию. Однако результаты серьезных научных исследований опровергают эти мифы: при отсутствии отягчающих условий (физической травмы, ранения и др.) ПТСР возникает лишь у одного из пяти пострадавших в экстремальной ситуации [4]. Но именно эта «одна пятая» обращается за помощью и становится объектом пристального внимания.
Мы подробно говорим о медицинских интерпретациях и подходе «лечение и обеспечение», так как они имеет свои социально-психологические следствия. Психологи, имеющие большой опыт работы с последствиями экстремальных ситуаций, предупреждают: «…исключительный акцент на медицинских подходах … может привести к тому, что мы просто проглядим другие факторы, на которые необходимо взглянуть с политических, культурных и онтологических позиций» [5].
«Медицинские интерпретации» обращаются к состоянию жертвы
Любой практикующий психолог знает: к какому состоянию «Я» он обращается при взаимодействии с человеком, от того и получает ответ. «Патологические интерпретации» обращаются к состоянию жертвы. За ними просвечивает представление о человеке как пассивном объекте разрушительных внешних воздействий [6], беспомощной жертве обстоятельств ***** . Такое отношение имеет свои последствия на всех уровнях: уровне личности пострадавшего, уровне микросоциума (семья и социальная сеть), уровне «профессиональных помощников» (сотрудники социальных и психологических служб), уровне общества.
Уровень личности
Уровень личности . Если человек занимает позицию жертвы с типичными для нее пассивностью и чувствами беспомощности и безнадежности, то нарушается естественный процесс восстановления физических и душевных сил. Со временем у человека формируются новые потребности и ожидания: позиция жертвы из пассивной трансформируется в активную и даже агрессивную: человек направляет всю свою активность в одно русло – «отстаивание своих прав в качестве «жертвы» [7]. Вербализация данной позиции звучит примерно так: «Я – жертва. Мои страдания уникальны. Я так слаб и беспомощен, что все должны жалеть меня и помогать мне».
Уровень микросоциума
Уровень микросоциума . Ближайшее окружение (члены семьи) сначала, как правило, обеспечивают жертве гиперопеку, но постепенно либо начинают относиться как к «неполноценному человеку» ****** , либо испытывают глухое раздражение. Еще сложнее обстоит дело с членами социальной сети (друзья, коллеги): длительное присутствие пострадавшего (особенно, если он привык к позиции жертвы) вызывает у них сложные и противоречивые чувства: оно напоминает о ненадежности мира, а значит, – об их собственной уязвимости и смертности, «наносит удар по вере людей во власть человека над собственной жизнью. Жертвы – это члены общества, чьи проблемы представляют собой постоянное напоминание о страданиях, гневе и боли мира, что все остальные стремятся забыть» [8]. Результат нетрудно предсказать: окружающие «отодвигаются », стараются любой ценой избежать контакта с жертвой, а пострадавший испытывает разрушительные чувства «отверженности», обиды или злости на весь мир. Сгущение этих «ядовитых чувств» приводит к негативному отчуждению человека от мира людей и его маргинализации.
Уровень общества
Уровень общества . Сразу после несчастья многочисленные государственные и негосударственные организации стремятся оказать пострадавшим моральную и материальную поддержку. Однако время идет, в обществе возникают новые проблемы, и поток помощи постепенно иссякает. Пострадавшим, которые успели привыкнуть к исключительности своего положения, отвыкание от повышенного внимания дается чрезвычайно тяжело и болезненно. Возникают дополнительные психологические и социально-психологические проблемы.
Из экстремальных ситуаций, в которых нам довелось работать, весь этот комплекс проблем наиболее ярко проявился в Беслане. Сначала хлынувшая со всего мира помощь привела к напряженному противостоянию в сообществе: город разделился на «пострадавших » и «непострадавших». Затем, когда помощь начала сокращаться, для жертв наступило время болезненного недоумения и обид: успев привыкнуть к вниманию, помощи, материальным благам, они теперь чувствуют себя «брошенными», несправедливо забытыми государством.
Уровень специалиста
Если же говорить об уровне специалиста , исповедующего подходы «лечения» или «социального или психологического обеспечения», то лучше всего воспользоваться блестящей характеристикой Э. Фромма: «Они вовлечены во всеобщий процесс отчуждения. Пациент воспринимается … как вещь, как нечто, состоящее из частей. Некоторые части сломались и требуют замены, подобно деталям автомобиля. Существуют такие- то и такие-то поломки: их называют симптомами. Терапевт считает своей функцией заменить или отремонтировать эти сломанные «детали». Он не рассматривает своего пациента как целостное уникальное единство, которое можно понять полностью только в акте абсолютной связи с ним, в акте сопереживания и любви» [9].
Посттравматические состояния – нормальная реакция личности на ненормальные условия бытия
Кратко охарактеризовав особенности медицинского подхода и его социально-психологические последствия, перейдем к анализу подходов психологических . В большинстве из них отношение к «болезненным проявлениям травмированной психики» значительно изменилось под влиянием исследования кризисных состояний и предельных, или «пиковых», переживаний ******* . Сегодня большинство психологов рассматривают посттравматические состояния как нормальную реакцию личности на ненормальные условия бытия. Хотя это не мешает представителям различных терапевтических школ по-разному понимать природу «дефекта » и создавать различные модели помощи.
Современный психоанализ: травма и холдинг
Так, в психоаналитических подходах последствия экстремальных ситуаций рассматриваются через призму концепции травмы ******** . Согласно этим представлениям, травма разрушает всю адаптационную систему личности (в том числе и «контейнер» бессознательных установок) и как бы «перерезает» сложившиеся в сознании человека в ходе социализации оппозиции «Я – не Я», «Мы – Они». В результате без защитного контейнера остается весь опыт пережитых в течение жизни травм. Они «оживают» вместе с архаическими защитами ********* и продуцируют то, что медики называют «психопатологическими симптомами»: тревогу отделенности (как бессознательную память о переходе из материнского лона в мир)********** , регрессивное состояние «испуганного ребенка», диссоциацию и расщепление. Заметим, что для аналитика все эти проявления архаических защит – не «болезнь», а адаптивная попытка психики справиться с травмой» [11].
Отношения «терапевт – пациент»
В соответствии с таким пониманием «дефекта» основой психологической помощи становятся отношения «терапевт–пациент»: главное (особенно при травматической регрессии) создать «рабочий альянс» – доверительные, поддерживающие отношения психолога и пациента, напоминающие отношения «достаточно хорошей мамы с ребенком» [12]. Психолог обеспечивает безопасность, заботу, а также выполняет функцию «контейнирования» (термин В. Бийона), то есть становится своеобразным «вместилищем» , в которое пациент «сбрасывает» свои невыносимые чувства для того, чтобы специалист «выдержал их», преобразовал и в доступной форме «вернул пациенту». В пространстве таких отношений пострадавший прорабатывает хаос «взорванного травмой внутреннего мира», а значит, – шаг за шагом преодолевает травму и укрепляет свое Я *********** .
Поведенческие подходы: болезненное поведение и его исправление
Поведенческие психологи , как известно, не удостаивают вниманием внутренний мир личности. «Целое », с которым они работают, – поведение, на нем они и фокусируют внимание. Однако «призрак болезни» присутствует и в этом подходе: последствия экстремальной ситуации трактуются как «болезненное поведение », а основная цель помощи состоит в «устранении болезненного поведения». Поскольку поведенческие психологи считают поведение результатом научения, то и стремятся адаптировать человека к его жизненной ситуации, используя для этого «терапевтическое обучение на основе подкрепления».
В последнее время в поведенческой психологии стали учитывать возможность трансформации травмирующего стимула из внешнего во внутренний. В этом случае пациента обучают контролю над своими чувствами (считается, что это снижает вероятность проявления болезненных реактивных форм поведения). Соответственно техники и методы направлены либо на обучение новым формам поведения, либо на «угашение» непродуктивных: человека побуждают конфронтировать с травматичной для него ситуацией до тех пор, пока реакции не станут «привычными», применяют приемы биологической обратной связи и техники релаксации, помогающие дезактивировать возбуждение, возникшее в результате травмы [14].
Поведенческие критерии успешности психологической помощи
Помощь считается успешной, если поведение нормализуется и приближается к заранее определенным целям. Несомненно, в процессе поведенческой терапии у пострадавшего исчезают отдельные симптомы: он осваивает приемы совладания, становится более спокойным и удобным для окружающих, – одним словом, более адаптированным.
Если бы дело обстояло только в «навыках»… Пользуясь категориальным аппаратом поведенческой психологии невозможно объяснить такие феномены посттравматического состояния, как утрата способности устанавливать доверительные отношения с окружающими людьми, чувство отъединенности от людей и от окружающего мира, ощущение себя «не таким» (неуверенным, никчемным и отвергнутым), приступы самоуничижительных мыслей и саморазрушающие поступки. Впрочем, все эти феномены и не входят в сферу интересов поведенческих психологов.
Когнитивные подходы: разрушение базисных убеждений и их восстановление
Несколько ближе к пониманию особенностей «травмированной личности» приблизились когнитивные психологи. Для интерпретации психологических последствий экстремальной ситуации они обращаются к таким понятиям, как «личностные конструкты» (Дж. Келли), «когнитивные схемы» (А. Эллис и У. Драйден) и даже «личностные концепции мира» (С. Эпштейн, Р. Янофф-Бульман).
Если в «классических вариантах» когнитивной терапии (Дж. Келли, Ф. Франселла, Д. Баннистер, А. Эллис, У. Драйден) психолог ориентировался на рациональный уровень и достаточно прямолинейно работал с «ложными иррациональными убеждениями», то у современных когнитивистов речь идет уже о когнитивно-аффективных комплексах , которые формируются в ходе онтогенеза и служат для обработки поступающей извне информации [15].
Метафора «сердце и голова»
Основанная метафора концепции С. Эпштейна – «сердце и голова»: он учитывает, что люди постигают реальность двумя основными способами: эмпирическим (живой опыт) и рациональным, и наиболее важным из них считает «живой опыт». Информация, которую человек освоил в живом опыте, «эмоционально заряжена » и фиксируется более прочно, чем полученная в результате интеллектуальных действий. Она становится основой личностной теории реальности ************ , включающей два основных блока: теорию собственно «Я» и теорию окружающего мира, а также репрезентации отношений между «Я» и миром.
С. Эпштейн выделяет четыре базисных убеждения , которые лежат в основе личностной теории реальности: 1) о доброжелательности (недоброжелательности) окружающего мира; 2) о справедливости (несправедливости) мира; 3) о возможности или невозможности доверять окружающим; 4) о собственной значимости (или наоборот). Если эти убеждения позитивны, они обеспечивают человека чувством защищенности, доверия к миру, собственной неуязвимости и поддерживают его душевное равновесие ************* .
Идеи С. Эпштейна получили дальнейшее развитие в практико-ориентированных исследованиях Р. ЯноффБульман [16]. Она выдвинула предположение, что при столкновении с «недоброжелательным лицом мира» человек ощущает свою уязвимость и беспомощность и теряет иллюзии, что частично или полностью разрушает его базисные убеждения и приводит к дезинтеграции личности. Это теоретическое положение полностью подтвердили как результаты эмпирических исследований самой Р. Янофф-Бульман (она изучила особенности содержательных характеристик каждого из базовых убеждений у людей, переживших и не переживших экстремальную ситуацию), так и данные других психологов: базисные убеждения тех, кто имел в анамнезе сильные психические травмы, и тех, кто их не имел, значимо различаются ************** .
Концепция мира личности под воздействием травмы
Таким образом, был сделан вывод о том, что полученная в экстремальной ситуации психологическая травма разрушает «концепцию мира» личности.
Исходя из такого понимания последствий травмы, стратегическая цель психологической помощи понимается как восстановление базисных убеждений личности. Преодолеть последствия травмы, – считает Р. Янофф-Бульман, – значит «построить мост между двумя полюсами: на одном полюсе находятся старые, комфортные для личности конструкты, которые оказались в экстремальной ситуации иллюзией; на другом – страшный опыт виктимизации, содержащий в себе ужас и бессмысленность». Исследовательница не только выдвинула эту идею, но и детально описала три основных этапа восстановительного процесса. В случае их успешного прохождения осуществляется реконструкция базисных убеждений: они качественно изменяются, но восстанавливаются не полностью, а лишь до определенного уровня, освобождающего человека от иллюзии собственной неуязвимости. Картина мира индивида, пережившего психическую травму и успешно совладавшего с ней, примерно такова: «Мир доброжелателен и справедлив ко мне. Я обладаю правом выбора. Но так бывает не всегда» *************** .
Экзистенциально-гуманистический подход: «отчуждение от себя и мира»
Представители экзистенциально-гуманистического подхода [18] рассматривают последствия экстремальной ситуации в более широком контексте отношений человека с миром. Они справедливо считают, что в экстремальной ситуации «помимо физических, нервных и эмоциональных травм угрозе подвергается наше право на жизнь, на личное благополучие. Возникает ощущение, что мир (включая людей) не оказывает значительной поддержки человеческой жизни в целом. Разрушается само наше представление о существовании. Существование в этом смысле включает все значимые структуры, которые свидетельствуют о том, что мы являемся ценной и жизнеспособной частью материи жизни» [19].
Исходя из такого представления, «дефект» здесь описывается в терминах «отчуждение от себя и мира» (Т. Грининг), «утрата смысла» (В. Франкл), «экзистенциальный кризис» (Дж. Бьюдженталь, И. Ялом). Важно, что последствия экстремальной ситуации рассматриваются во временной перспективе, – как период жизненного кризиса, «исход» которого зависит от того, как его переживет человек, какую внутреннюю работу он осуществит.
В новом контексте теряют свой устрашающий смысл и «посттравматические феномены». Они предстают как «тяжелые переживания», которые сопутствуют глубинному личностному кризису **************** : мучительный внутренний разлад человека с самим собой и окружающим его миром, «внутренняя направленность деятельности » (Р. Ассаджиоли), «обращение внутрь себя».
С изменением представления о «дефекте» изменяется отношение к пострадавшему и понимание целей помощи. Стратегической целью психологической помощи становится восстановление целостности (ис–целение) личности. Исцелить, восстановить предполагается не только душу, но и отношения человека с миром, осмысленность его жизненного пути, способы бытия (Дж. Бьюдженталь, В. Франкл). Психологу предписывается сначала стать «восстановителем» внутреннего мира, а затем – посредником между человеком и миром, «спутником в нелегком пути». Не случайно Р. Мэй сравнивает его с Виргилием, спутником Данте в его символическом путешествии, описанном на страницах «Божественной комедии»: «Терапевт сопровождает клиента в ад, проводит его через чистилище, и приводит его к вратам рая. … Когда Данте боится продолжать свое путешествие, Виргилий, его проводник, подбадривает его: «Я не оставлю тебя блуждать по этой преисподней одного».
В процессе взаимодействия с клиентом экзистенциальные психологи апеллируют к «высшим уровням личности» (смыслы, выборы, воля), поощряют пострадавшего быть неравнодушным к собственной жизни, стимулируют его активность и ответственность, помогают пересмотреть свои взаимоотношения с миром и найти более эффективный способ существования. Здесь подразумевается не пассивная жертвенность и беспомощность, а стремление осмыслить свое бытие, пересмотр ценностных ориентиров, поиск новых форм самореализации.
С высот теории к реалиям практики
Однако придется сделать отступление от теории к реалиям практики. А она показывает, что, несмотря на привлекательность идей экзистенциально-гуманистической терапии, на начальных этапах работы с людьми, пережившими экстремальную ситуацию, эта модель психологической помощи (по крайней мере, в том виде, как она представлена в теоретических работах ее создателей) неприемлема ***************** : если речь идет о раке, изнасиловании и бомбежках, вариант «Хочешь быть счастливым – будь им» … не годится.
Обращение к текстам, представляющим реальную практику экзистенциальных терапевтов [22], позволило обнаружить интересный факт: на начальных этапах практика работы с клиентом отнюдь не соответствует провозглашаемым теоретическим позициям. Она удивительно напоминает психоаналитическую модель работы с травмой: то же внимание к созданию терапевтического альянса, поддержка, проработка травматических переживаний и т.д. Такое несовпадение теории и практики ****************** становится понятным, если вспомнить, что большинство из «столпов» экзистенциальной терапии (В. Франкл, Р. Мэй, И. Ялом) начинали свой профессиональный путь как психоаналитики и лишь позднее приняли экзистенциальные представления о мире и человеке. В снятом виде достижения психоанализа они и перенести в практику своей работы.
Осмыслить соотношение «теоретических манифестов» психологов и реалий их практики – чрезвычайно интересная проблема, но нам пора завершать статью и подводить итоги.
Что для теоретика – концептуальная рамка, то для практика – шаблон
Теоретический анализ основных подходов к проблеме «человек в экстремальной ситуации» позволил выявить широкий спектр интерпретаций феноменологии экстремальной ситуации: от медицинской до экзистенциальной. В зависимости от теоретической рамки изменяется представление о «дефекте» и о необходимой и достаточной помощи человеку, пережившему экстремальную ситуацию.
Если для теоретиков «понятийные разногласия» оборачиваются научными спорами и конфликтом интерпретаций, то для практика интерпретационный стереотип (или шаблон), которому он сознательно или неосознанно следует, имеет более кардинальные следствия: он существенно влияет на каждый из компонентов психологической практики – от него зависит занимаемая психологом по отношению к клиенту позиция, определение целей помощи, а значит, и стратегия и тактика ее оказания.
Если практик принимает объектные по своей сути подходы (либо медицинский, либо «социальное и/или психологическое обеспечение»), он будет поддерживать в пострадавшем «позицию жертвы»; если когнитивно-поведенческий – будет адаптировать; если же он осмысленно выберет помощь человеку в его «исцелении и возвращении в мир людей», – то займется медленной, кропотливой работой по ресоциализации личности: от создания доверительных отношений в системе «психолог – клиент» – к реконструкции картины мира личности, а затем к возвращению человека в мир людей как личности и творца своей жизни. Такую работу сегодня принято называть сопровождением.
* Одно из решений вопроса о соотношении понятий «стресс» и «травма» нашло свое выражение в диагностической категории «посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), в самом названии которой стресс предстает как результат или следствие травмы.
** Приходится приводить «американскую статистику», поскольку отечественная отсутствует: столь масштабных исследований в России не проводилось ни после афганской войны, ни после таких терактов, как Норд-Ост и Беслан. И хотя с 1999 по 2006 год мы активно участвовали в пролонгированных программах реабилитации пострадавших, мы владеем данными лишь о тех, с кем непосредственно работали.
*** Посттравматический стресс (ПТСР) определяется здесь как особое расстройство, если присутствует следующий комплекс симптомов: навязчивые повторные переживания травматического события; избегание всего, что связано с травмой; неспособность вспомнить важные эпизоды травмы; чувство отстраненности и отчужденности от других; притупленность эмоций, проблемы со сном; раздражительность или вспышки гнева, нарушение памяти, сверхбдительность и др.
**** Этот подход можно раскрыть через понятия «лечение и обеспечение», подчеркивающие приоритет личности «обеспечивающего» и пассивность пострадавшего.
***** В отличие от обыденного словоупотребления в практической психологии «жертвой» принято называть человека, который отдает ответственность за себя и контроль над своей жизнью другим людям. Целесообразно разводить понятия «пострадавший» и «жертва». Пострадавший – это человек, с которым случилось несчастье, а жертвой становится пострадавший, который пользуется тем, что испытал несчастье (В.С. Мухина, Н.И. Сарджвеладзе).
****** Нам часто доводилось встречаться с социальными страхами клиентов: «Вдруг узнают, что я бываю у психолога, и посчитают меня ненормальным?»
******* Понимая, насколько психологу важно «не перепутать» эти проявления, С. Гроф помещает в своей монографии специальную таблицу, которая помогает отличить психическую болезнь от болезненно протекающего процесса кризиса [10].
******** Понятие «травма» позаимствовано из хирургической медицины, где означает «шок со взломом». В психологию введено З. Фрейдом, который рассматривал психическую травму как «результат прорыва в психическом стимульном барьере».
********* Архаический – древний, старинный. Архаические страхи напоминают образы снов или фильмов ужасов, где действуют «демонические силы»; по своей разрушительности близки к страхам первобытного человека (Дж. Калшед).
********** Напомним, что первой травмой в психоанализе считают «травму рождения» (В. Райх), которую младенец переживает как «изгнание из Рая стабильности, надежности, безопасности и взаимного слияния» и столкновение с «разочаровывающей реальностью», угрожающей самому его выживанию в мире.
*********** Принято упрекать психодинамическую терапию в излишней длительности. Однако сегодня на основе психоаналитических идей созданы методы краткосрочной терапии, концентрирующейся на травматической регрессии, и поддерживающая терапия [13].
************ По С. Эпштейну, в основе конструируемой человеком теории реальности лежат схемы, сформировавшиеся в результате генерализации эмоционально значимого опыта взаимодействия с миром. Они проявляются в поведении автоматически и предшествуют произвольным рациональным процессам.
************* Имплицитная концепция мира большинства взрослых здоровых людей такова: «В этом мире хорошего гораздо больше, чем плохого. Если что-то плохое и случается, то это бывает, в основном, с теми, кто делают что-то не так. Я хороший человек, значит, я могу чувствовать себя защищенным от бед» (Р. Янофф-Бульман).
************** По данным Б. Брукс, изучившей последствия сексуальных травм у студенток, более половины из них отмечают чувство пустоты, одиночества, стремление к саморазрушающему поведению, враждебность и неспособность доверять другим, отрицание женственности и сексуальные проблемы [17].
*************** Достаточно подробное изложение концепции Р. Янофф-Бульман русскоязычный читатель может найти в статьях сотрудников лаборатории психологии посттравматического стресса и психотерапии ИП РАН (М. Падун, Н. Тарабрина и др.).
**************** Они свойственны любому глубинному личностному кризису, будь то «травматический кризис» или «духовное пробуждение» (Р. Асаджиоли, Ф.Е. Василюк, С. Гроф, Э. Эриксон и др.).
***************** Такой вывод нам позволяет сделать анализ как собственной практики, так и публикаций психологов, имеющих опыт работы с людьми, пережившими экстремальную ситуацию [20]. Показательно, что в фундаментальном руководстве, обобщающем мировой опыт терапии ПТСР, отсутствует даже упоминание об экзистенциальной терапии. См.: [21].
****************** Осмысление проблемы «теоретических манифестов» и практической работы – проблема для дальнейшего осмысления.
1. Александровский Ю.А., Щукин Б.П. Психологические расстройства во время и после стихийных бедствий и катастроф // Журнал невропатологии и психиатрии. 1991. № 5. С. 39–43; Пуховский Н.Н. Психопатологи ческие последствия чрезвычайных ситуаций. М., 2000; Тарабрина Н.В., Лазебная Е.О. Синдром посттравмати ческих стрессовых нарушений: современное состояние и проблемы // Психологический журнал. 1992. № 2. С. 14–25; Эффективная терапия посттравматического стрессового расстройства / Под ред. Э. Фоа, Т. Кина, М. Фридмана. М ., 2005. С . 28–50.
2. Green В . L, Lindy J., Grace M., Gleser G. Multiple diagnoses in posttraumatic stress disorder: The role of War stressors // J. Nerv. Ment. Dis., 1989. V. 77. P. 329–335; Van der Kolk B. The trauma spectrum: The interaction of biological and social events in the genesis of the trauma response // J. of Traumatic Stress. 1988. № 1. P. 273–290.
3. Классификация психических и поведенческих расстройств. Исследовательские диагностические критерии. СПб.; Женева, 1995.
4. Green В . L, Lindy J., Grace M., Gleser G. Multiple diagnoses in posttraumatic stress disorder: The role of War stressors // J. Nerv. Ment. Dis., 1989. V. 77. P. 329–335; Van der Kolk B. The trauma spectrum: The interaction of biological and social events in the genesis of the trauma response // J. of Traumatic Stress. 1988. №1. P. 273–290; Тарабрина Н.В. Практикум по психологии посттравматического стресса. СПб., 2001.
5. Грининг Т. Посттравматический стресс с позиций экзистенциально-гуманистической психологии // Вопросы психологии. 1994. № 1. С. 93.
6. Филатов Р. Феномен болезни в различных системах знаний // Московский психотерапевтический журнал. 2002. № 2. С. 5–33.
7. Мухина B.C. Возможность возникновения комплекса «жертвы» у пострадавших от аварии на ЧАЭС // Чернобыльская катастрофа: диагностика и медико-психологическая реабилитация пострадавших. Минск, 1993. С. 34–38.
8. Макфарлейн А., Ван дер Колк Б. Травма и ее вызов обществу // Московский психотерапевтический журнал. 2003. № 1. С. 7–30.
9. Фромм Э. Догмат о Христе. М., 1998. С. 166.
10. Гроф С . Неистовый поиск себя. М., 1997. С. 322–323.
11. Калшед Дж. Внутренний мир травмы: Архетипические защиты личностного духа. М., 2001; Кадлер Х., Блэнк А., Крапник Д. Психодинамическая терапия // Эффективная терапия посттравматического стрессового расстройства / Под ред. Э. Фоа, Т. Кина, М. Фридмана. М., 2005. С. 212–238.
12. Винникотт Д. Игра и реальность. М., 2002.
13.Люборски Л. Принципы психоаналитической психотерапии: Руководство по поддерживающему экспрессивному лечению. М., 2003.
14. Ромек В.Г., Конторович В.А., Крукович Е.И . Психологическая помощь в кризисных ситуациях. СПб ., 2005. С .206–216.
15. Epstein S. Cognitive experiental self-theory // Handbook of personality: theory and research. / In L.F. Pervin (Ed.) N.-Y., 1990. P. 165–192; Janoff- Bulman R . Shattered assumptions: Toward a new psychology of trauma. N .- Y ., 1992; Падун М., Тарабрина Н. Психическая травма и базисные когнитивные схемы личности // Московский психотерапевтический журнал. 2003. № 1. С . 121–141.
16. Janoff-Bulman R . Shattered assumptions: Toward a new psychology of trauma. N.-Y., 1992.
17. Соколова Е.Т., Николаева В.В. Особенности личности при пограничных расстройствах и соматических заболеваниях. М., 1995. С. 169.
18. Бьюдженталь Дж. Предательство человечности: миссия психотерапии по восстановлению нашей утраченной идентичности // Эволюция психотерапии: В 3 т. М., 1998. Т. 3. С.180–207; Грининг Т. Посттравматический стресс с позиций экзистенциально-гуманистической психологии // Вопросы психологии. 1994. № 1. С. 92–96; Мэй Р. Открытие бытия. М., 2004; Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990; Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. М., 1998.
19. Грининг Т. Посттравматический стресс с позиций экзистенциально-гуманистической психологии // Вопросы психологии. 1994. № 1. С.94.
20. Приведем лишь небольшую часть этих работ: Василюк Ф.Е. Пережить горе // О человеческом в человеке / Под ред. И.Т. Фролова. М., 1991. С. 230–247; Владиславова Н.В. Психологическая работа с клиентом на войне и в послевоенный период // Антология тяжелых переживаний / Под ред. О.В. Красновой. М., 2002. С. 136–152; Гнездилов А.В . Психология и психотерапия потерь. СПб., 2002; Осухова Н.Г. Между поддержкой и доращиванием: психологическое сопровождение подростков, переживших насилие // Развитие личности. 2003. № 4. С. 153–166; 2004. № 1. С. 176–189; Осухова Н.Г. Частный случай на фоне общей трагедии // Психология зрелости и старения. 2004. № 4. С. 99–109; Травма и психологическая помощь / Под ред. Н.И. Сарджвеладзе. М., 2005.
21. Эффективная терапия посттравматического стрессового расстройства / Под ред. Э. Фоа, Т. Кина, М. Фридмана. М., 2005. С. 212–238.
22. Ялом И., Элкин Дж. Хроники исцеления: Психотерапевтические истории / Пер. с англ. М., 2005.
«Развитие личности» // Для профессионалов науки и практики. Для тех, кто готов взять на себя ответственность за воспитание и развитие личности