 |  |
Авторизация
| Главная / Статьи / Archive issues / Развитие личности №4 / 2006 / История аутичного ребенка (окончание) |
Опыт создания условий воспитания и развития личности
Стр. «177—188»
История аутичного ребенка*
Самосознание и личность
Чувство отъединенности от всех
Появился Андрюша у нас «никакой», очень трудно сказать что-нибудь о его самосознании. Он чувствовал себя отъединенным от всех. Жил где-то в своем фиктивном мире. Он в него не уходил ни от кого, а просто был в нем аморфно растворен. Уход своих родителей из нашего дома, оставление его одного у нас Андрюша как бы не заметил. Наверное, он был с родителями связан, но это не было его самосознанием, а простым фактом его жизни.
Развитие самосознания через причастность к родителям
В то же время родители, род есть одно из первых самоопределений ребенка. Через причастность к родителям ребенок узнает о собственной природе, о своем праве быть. Он «законен» в мире, «потому что» у него есть родители. Тяга к родителям у ребенка определяется не только тем, что он их любит и они его любят, что с ними хорошо и они – его кормильцы, защита. Но еще и тем определяется эта таинственная тяга, что родители есть его обоснование, они – это он, они – его удостоверение на жизнь. Это глубоко личностное чувство определяется чувством собственной личности ребенка.
И бегут дети из детских домов, где им, может быть, хорошо, к родителям (в том числе к алкоголикам, наркоманам), где им плохо: но там их корень, там они законны в мире. Жизнь их как бы не полна, если они не знают, откуда они, кто их родители. Это онтологическая тяга, тяга к собственному бытию, более того, тяга к собственной личности. И огромный путь должны пройти дети в своем развитии, пока найдут обоснованность своему существованию дополнительно в чем-либо ином, чем родители и род.
Работа с фотографией семьи: поиск самоидентификации
Когда Андрюшу оставляли у нас, Наташа попросила фотографию семьи. И сразу начала работать с этой фотографией. Себе мы взяли нейтральные «прозвища », чтобы не заслонять родителей: она – бабушка, я – дядя. Бабушка Наташа и дядя Сережа. На фотографии Андрюша мог узнать отца; но ни матери, ни сестры, ни брата не узнавал. Вот это и было полем работы. Как только он начал чуть-чуть оживать, как только появились первые слова, Наташа стала показывать ему фотографию и твердить: «Это твой папа... Это твоя мама... Это сестра Марина... Это брат Толя...» Действительно, как только Андрюша стал оживать, он стал искать применение словам «папа» и «мама». Очевидно, он их не помнил, так сказать, в «явном виде», во всяком случае, маму. Он не удовлетворялся фотографией, и был такой удивительный период (кажется, начало лета 1999 года), когда «мамой» он пытался считать даже меня! Тогда я удивлялся, сейчас – нет. Это был его поиск самоидентификации. Его пробуждающаяся личность требовала, чтобы у него был корень. Далеко же он отстоял от мира прежде, если теперь «маму» пробовал искать во мне! Его попытки были напрасны, мы не пошли на уступки и остались «бабушкой» и «дядей» (твердое требование Наташи).
Отождествление родителей: возникновение привязки к роду
А летом 1999 года он впервые в своем обновленном состоянии увидел отца. Тот взял его почти на месяц к себе, когда приезжал без семьи, с одной Мариной, в Москву. Хотя отец в тот раз не заметил перемен (ребенок оставался почти неговорящим), но это был ребенок в совсем другом состоянии. Женщина, ухаживавшая когда-то за ним, когда он жил у тети, говорила мне, что не могла поверить, что это он, так он изменился в своем поведении и даже в речи. И этот измененный ребенок, сознание которого открылось для поиска родителей, наконец, увидел того, кого имел полное право называть папой. Привязка рождающейся личности Андрюши к своему роду совершилась, а довершилась в следующем году, когда он увидел также и мать.
Вот выдержка из дневника следующего года (3.09.2000 г.): «21 августа мы отвезли Андрюшу родителям. Мы сильно опоздали, вошли в подъезд – вдруг по лестнице топот: сбегает Марина. Она не ожидала увидеть Андрюшу, но, увидев, сразу узнала и встала на ступеньке как вкопанная.
Я показал ее Андрюше:
– Кто это?
– Мальчик, – ответил Андрюша и отвернулся.
В это время подъехал лифт, из него вышли отец, мать и Толя: они направлялись в ближайший магазин. Произошла немая сцена: Ирина замерла, глядя на Андрюшу. Она не видела его больше полутора лет. Андрюша был занят своим и не обращал ни на кого внимания.
– Это мама, – сказал я, слегка подтолкнув его. Андрюша подошел к ней, вывернулся и подошел к отцу.
Мы с Наташей сели в лифт, все остальные поднялись по лестнице. Перед дверью квартиры снова сцена: Ирина смотрит на сына, то ли не зная, как к нему подступиться, то ли не зная, что с ним делать. А Андрюша все так же сам по себе. Тогда я его взял на руки и со словами: «Это твоя мама», – воткнул в руки матери. Они обнялись. Но через минуту Андрюша опять оказался на полу и занят сам собой, и все пришлось повторить. Потом Андрюша освоился с ситуацией и сказал нам с Наташей (о себе же в третьем лице):
– До свидания... А Андрюша дома. Это значило: идите, – я остаюсь».
Закрепление в сознании своих корней
В то пребывание в отчей семье окончательно закрепилось у Андрюши сознание его корней. Теперь он знал: кто он такой, кто его семья и почему у него другая фамилия, не как у всех нас. Фамилией своей с тех пор он очень дорожит и ни за какие конфеты не согласен менять ее, даже в шуточном разговоре, на нашу. Фамилия свидетельствует, что где-то далеко у него есть его корень, его родная семья. В мире есть тайна его, Андрюшиной, жизни, есть ключ к этой тайне, есть святое, которое придает всему смысл.
Все это и были шаги в развитии самосознания и личности Андрюши.
Он не изменял своей семье никогда, проявлял постоянство и, я бы сказал, благородство. Если бы не его болезнь, много прекрасных своих качеств он бы раскрыл: в нем есть постоянство, благородство, доброта...
Прорисовка образа семьи
Его семья находится в глубине его сердца, как сокровище на дне, я бы сказал, как его собственное Я. Вот выдержка из дневниковых записей (16.05.2002 г.): «Андрюша был в постели. Я взял ручку и лист и спрашиваю:
– Кого нарисовать? Андрюшу с папой? Или Андрюшу с дядей Сережей (то есть, со мной)?
– Андрюшу с папой... и сестра Марина...
– Хочешь, я нарисую Андрюшу с дядей Сережей?
– Нет, Андрюшу с папой. И сестра Марина. И Толя. И мама...
И тут лицо Андрюши изменилось и как бы засветилось изнутри. Светлейшая, как о сокровенном и святом, улыбка коснулась и осталась на лице Андрюши...
– И брата. – Договорил он. Так и лежал с этой тихой, нежной улыбкой.
– О чем ты думаешь? – спросил его я.
– Я думаю... Что? Я думаю... Что? Не знаю...
Он не понял вопроса, не мог ответить. Слишком непредметно я спросил. Зато я хорошо понимал, о чем, о ком он думает. И так он с этой светлейшей улыбкой и заснул...».
«Я – Андрюша – хороший мальчик…»
Естественно, развитие самосознания не определялось лишь отношением к семье. О нем свидетельствовали и другие факторы. Например, использование местоимения «я». Когда Андрюша начал говорить, он говорил о себе в третьем лице, как все маленькие дети: «Анюса хочет...» В этом отражалась бесформенность, неотчетливость, бессознательность выделения себя из мира, недостаток сознания своего Я (помимо того, что так его называют другие). К слову «я» мы стали приучать его с осени 1999 года, но довольно долго он не понимал его, как не понимал и другие свои характеристики. «Андрюша, ты хороший?» – «Хороший». «Ты плохой?» – «Плохой». (Это в точности в те же месяцы.) «Ты девочка или мальчик?» – «Мальчик». «Ты мальчик или девочка?» – «Девочка».
Местоимение «я» постепенно начало вытеснять в разговорах Андрюши третье лицо лишь с начала 2000 года. И это произошло одновременно с пониманием других отношений. «Андрюша, ты плохой?» – «Плохой... Не... Не плохой... Не-зя так делать» (то есть нельзя говорить это слово). «А бабушка плохая?» – «Ни-зя так... Не плохой... Ни-зя так делать – плохой». «Как же сказать: бабушка хорошая?» – «Хорошая». Вытеснение третьего лица первым было долгим процессом.
Детский анимизм
Из дневника: « 1.04.2000 г. Андрюшу с осени пытаемся приучить говорить о себе в первом лице – «я». Сейчас, наконец, начинает получаться: вперемешку то «я», то «Андрюша». С лета 2000 года он уже четко применял «я». Но еще долго он путался в перемене «я» и «ты» в отношении собеседника. Это смешение местоимений означало не простой дефицит сознания, но возникшее понимание, что и другой есть «я». У Андрюши начался период переноса на внешний мир своих внутренних состояний. В частности, восприятие неживых предметов как если бы они были живые, могли хотеть, действовать и т.д. – своего рода детский анимизм.
Это одушевление природы, смешение живого и неживого свойственно всякому ребенку раннего возраста. В этом нет удивительного. Ребенок понимает, что сам есть действующая и желающая единица. Он понимает, что и все вещи имеют свой характер, каждая свою тайну. Понимает и то, что помимо его Я существует много других Я. Сумму этих пониманий он и выражает в своем одушевлении всего мира. Мой сын Иван (теперь уже взрослый) когда-то, на излете своего детского периода одушевления мира, когда уже различал живое и неживое, однажды выдал мне целую мифологическую космологию (наполовину всерьез, наполовину – в качестве творческой импровизации), что огонь живой и звезды, и солнце. Что небо родило солнце и луну, а от них родились звезды и т.д. Он не был знаком ни с какими мифологиями.
От всеобщего одушевления мира к разделению живого от неживого
Вот и Андрюша к лету 2000 года начал одушевлять предметы мира. Это означало не только развитие его сознания, но и то, что скорлупа его аутизма, замыкавшая его от всего другого, живого, стала давать трещины, и он смог и захотел жить в мире одушевленных вещей. «Ластик, ты плохой!» – скажет он чем-то провинившемуся ластику 9.04.2000 г. И этот период продлится долго. И это, кроме прочего, будет означать, что его аморфное Я, погруженное в себя, становится способным жить среди живых реальностей мира, приобретает новое измерение. Это выглядело, порой, смешно, совсем не «философски», как я тут расписал, но значило, по-моему, именно это. Андрюша мог что-то вдруг сказать неживой природе – ветру или лесу, или, рассердившись, побить неживой предмет, сердито выговаривая ему, например, что тот «дурак». И это длилось долго и, пожалуй, закончилось только к началу 2003 года. Кажется, только теперь он понял кардинальное отличие живого от неживого.
Но еще осенью 2002 года, когда я забивал молотком гвоздь, Андрюша вдруг спросил меня: «А гвоздю не больно, когда его бьешь по голове?» «Нет, – сказал я, – а что?» Андрюша, как бы раздумывая и удивляясь, ответил: «А мне было больно, когда меня Женя молотком по голове...». – «Когда такое было?!» Андрюша ответил что-то невнятное, и, чтобы проверить реальность такого нетривиального происшествия, я спросил: «Что же бабушка сказала Жене?» – «Он сказал** : обалдел совсем?!» Очевидно, происшествие имело место. Ведь у Андрюши удивительная память: несмот- ря на то, что описанный случай два года не вспоминался ни в одном разговоре с Андрюшей, в июне 2004 года он вновь повторил мне его дословно. Впрочем, и происшествие было, видимо, из незабываемых.
Наказание предметов
По «раздумью» Андрюши видно, что его удивляет, почему гвоздю не больно, когда его лупят по голове, а Андрюше было больно. Вопрос этот был для него еще не решен, но поставлен. В то же лето, свалившись однажды со ступеньки дома и ударившись, Андрюша стал бить ступеньку ногой и кричать: «Ты дурак, лестница! » Весной он так же лупил свой велосипед и так же кричал «Дурак!», когда упал вместе с велосипедом в лужу. Наташа пыталась выудить Андрюшу из лужи, но он снова лез в нее, чтобы побить велосипед и, между прочим, лужу тоже. Таких случаев было много: когда испугался приближения черной тучи, то закричал ей: «Уходи, туча!» И т.д.
Осознание: неживое не чувствует
Только в начале 2003 года он, наконец, твердо понял: неживое не чувствует. Ему не больно, оно не может думать, оно не отвечает. И это не только развитие сознания Андрюши, но и развитие самосознания. Потому что он-то чувствует и отвечает. И еще – это условие понимания состояния других людей. Ведь пока Андрюша не понимал, что лужа, велосипед, ступенька – бей их или не бей – не чувствуют и не понимают ничего, был ли он способен понимать реально существующие мысли и переживания других людей? Но такое непонимание их есть характерная черта аутизма.
Актуализация анимизма в состоянии страха
Впрочем, и до сих пор, несмотря на то, что давно знает: неживое не чувствует, страх способен притуплять сознание различия одушевленного и неодушевленного. Боясь грозовой тучи, Андрюша и в 2004 году может крикнуть ей: «Дурак, туча! Уходи! Я тебя сломаю! » Более реалистичное сознание мира закрыло лишь поверхность более архаичного анимизма, но не вытеснило полностью. В состоянии страха архаика способна «подниматься» и проявляться. Да и непереносимый страх перед тучей является, видимо, прорывом архаических переживаний Андрюши из области аутизма и бессмысленности.
От избегания игрушки к игре с ней
Интересно его отношение к плюшевым игрушкам. Почти весь период, пока Андрюша одушевлял природу, он не любил, избегал плюшевых мишек. Сначала он их игнорировал, не воспринимал никак, а потом стал сторониться. Попытки приучить его не удавались. Он их явно боялся. Однажды он сказал плюшевому мишке: «Не смотри на меня!», – и затем опрокинул его. Андрюша вообще долго боялся обращенного на него внимательного взгляда. Он не выдерживал и прятался, и Катя, зная эту слабость, порой нарочно его «доводила», уставившись на него. Андрюша пугался во взгляде чуждой стихии другого человека. И опять, только недавно, с перерастанием уровня одушевления природы, Андрюша стал класть в свою постель плюшевого мишку. Теперь он его полюбил как игрушку и порой разговаривает с ним, как бы с живым, прося меня отвечать за плюшевого собеседника. Теперь это игра.
«Я – человек!»
Этапы развития его самосознания отразились еще и в других моментах. Например, в появлении обидчивости, которой прежде не было, потому что он не понимал ни других людей, ни уязвимости своего Я. Также и в появлении «трансцендентных», неопределенных, страхов, не тех, первых, аутичных, с которыми он пришел, а тех, которые бывают у детей после трех лет, и обусловленных зарождением абстрактного мышления. Затем, с какого-то момента, Андрюша понял свой статус человека и свое отличие от любого животного. Он даже мог как-то объяснить это отличие. В ответ на провокацию: «Скажи, что ты собачка!», или: «Помяукай, и я дам конфету!», – он отказывается от конфеты и не без гордости отвечает: «Я не собака, не кошка – я человек!»
Я не буду касаться этих и других ступенек, расскажу лишь один случай, произошедший в июле 2001 года, как мне кажется, важный для становления самосознания и личности Андрюши.
«Я боюсь»
Я с ним пошел в магазин и захлопнул дверь, не взяв ключа. Мы живем на «полуторном» этаже, высоком первом, низком втором. Чтобы попасть в квартиру, я осмотрел окна: они были заперты, кроме одной форточки, метрах в четырех над землей. Я мог подождать, когда с работы придет сын, но решил по-другому. Принес лестницу, метра два, с нее можно было перебраться на выступ трубы, оттуда на подоконник, и форточка станет доступна. Но не для меня – из-за габаритов. Я обратился к Андрюше: «Поможешь? Влезешь в окно? Я тебе помогу». «Боюсь!» – закричал Андрюша и отбежал от меня подальше, чтобы я его не мог достать. Андрюша очень боязлив и собою дорожит чрезмерно. Это одна из загадок его состояния: как связаны между собой его аутизм, его боязливость и отсутствие поисковой активности. «Чего ты боишься? Я помогу тебе!» – «Боюсь, упаду!» – сказал Андрюша сквозь вой и отбежал еще дальше.
Я демонстративно сел на низкую газонную ограду напротив окна, подождал, пока Андрюша притихнет, и попросил подойти ближе, чтобы поговорить. Когда он с опаской подошел, я предложил ему сесть рядом, обещая, что не трону его. Он сел. Потом я сказал: «Видишь, я забыл ключи, и мы не можем войти в дом. Как мы будем кушать? Где будем спать? Только ты можешь влезть в ту открытую форточку, я толстый, я не пролезу. Я тебя не буду трогать, но только ты можешь помочь». Я, конечно, хитрил: через полтора часа должен был прийти сын. Но случай был благоприятный, хотелось воспользоваться. «Ну что, поможешь мне?» – я просил, а не заставлял. Андрюша долго молчал, вдруг сказал: «Я пойду», – и встал.
«Я пойду»
Затем мы лезли по лестнице, стояли на трубе, взбирались на подоконник. Четыре метра – это много для ребенка, и Андрюша крайне неловок. Ему становилось страшно, и несколько раз он принимался выть, но потом набирался храбрости, и мы добрались до окна. Здесь его ждало испытание: он должен был на этой высоте довериться моим рукам. Я поднял его, посадил на форточку, как-то развернул и спустил внутрь, в квартиру. Когда я слез и дошел до дверей, они были открыты, Андрюша ждал меня.
«Я помог»
И как же он был рад своему поступку: «Это я открыл дверь! Это я помог!» Он отлично понял, что сегодня было не так, как всегда, когда взрослые что-то от него требуют, а он беспомощен и слаб. Но сегодня я, взрослый, нуждался в его помощи, и он мне помог. Он сделал то, чего не мог сделать я.
Он как-то весь изменился в тот день, словно выросло его детское человеческое достоинство. Для меня же главным был момент его решения. Когда он сидел около меня и колебался, боялся, а потом встал и сказал: «Я пойду!», я понял, что в Андрюше появилось то, что позволяет от дрессировки постепенно переходить к воспитанию, в том числе нравственному. В нем стало ощутимо его Я, которое могло принять разумные доводы и могло, соответственно его уровню, действовать, поступать и даже принуждать себя.
Свой день рождения
В тот год в сентябре мы впервые праздновали его день рождения, исполнение его мнимых пяти лет (на самом-то деле – семи), и он впервые сознательно воспринял это. У него, как и у других, есть свой день рождения! Он задувал пять свечей, дети пели выученную известную песню: «Когда ты счастлив сам, счастьем поделись с другим!» И какая красота была – в одновременно робком и сияющем лице Андрюши! В тот год мы подарили ему велосипед.
Несколько заключительных слов
Обогатить семью
Принять ребенка в семью – значит обогатить семью, если между взрослыми есть понимание. До революции это была не редкость, я бы сказал, норма поведения, если обстоятельства так сложились. Мой прадед вырастил, кажется, пятерых оставшихся сиротами детей из двух или трех семей. Он был полицейский пристав и видел много несчастий вокруг. Сам же он был отнюдь не без серьезных недостатков, – но было другое время, другие нормы. Интересно, что его поступок симметрично вернулся к его сыну, моему деду. Когда его в январе 1929 года с четырьмя детьми вывели из собственного дома на мороз: иди куда хочешь, дом же опечатали, не кто-нибудь иной, а одна из бывших сирот, воспитанных его отцом, приютила их всех в своей единственной комнате. Так поступок отца помог сыну.
Понятие «чужие дети» иллюзорно
Это теперь такие случаи – редкость, но и просто дети в семье – «редкость»: один – два. И семья теперь кончается там, где кончаются стены моей квартиры. Андрюша научил меня тому, что понятие «чужие дети » иллюзорно. Ребенок «чужой», поскольку мы его внутри себя делаем таким, мы блокируем его превращение в «своего». Но нет настоящей, глубинной границы между «чужим» и «своим» ребенком, эта граница неба не достигает. Взятый ребенок способен внести в семью новые измерения, а в некоторых случаях, и новый шанс для семьи. Но воспользуемся ли мы этим шансом? – остается проблемой.
Как было бы хорошо, если бы хотя бы для нас, православных, эта норма возобновилась, и мудро, не без разума, мы брали бы в семью детей. Конечно, это значит: взять проблемы. И брать ребенка надо с пониманием и готовностью, что наша собственная жизнь должна измениться, по-другому быть не может. Чем-то из привычной жизни придется жертвовать, и в делах, и дома: только это и означает – дать место ребенку, иначе лучше его не брать. И когда вырастет ребенок, он может сказать: «Вы чужие». Но даже и это не может, не должно делать его чужим для нас. И родные дети нередко говорят так родителям (не словом, так делом), и все же, через боль, они остаются нашими детьми.
Помощь больному ребенку – образ жизни
Хочется сказать о воспитании больного ребенка. Больной ребенок – очень важный член семьи. Помощь ему – это образ жизни, а не «исполнение обязанностей ». Нельзя помочь ребенку с серьезными психическими проблемами, если не найти для себя в этом новую цель, если не всей жизни, то ее значительной части. Это бывает непросто для людей, имеющих свое дело, любимую специальность и т.д. В то же время необходимо сохранить равновесие и «не зациклиться» на болезни ребенка. Очень важно занятия с больным ребенком превратить в творческое дело, а не просто работать по долгу или, даже, любви. Для любви место найдется, когда придется чем-то жертвовать. А творчество окрыляет, оно изобретательно. Наташа отнеслась к делу творчески, только поэтому удалось сдвинуть Андрюшу. Надо знать, что занятия с больным ребенком могут дать взрослому очень многое: пищу его сердцу, и пищу уму, и пищу духовную. Для меня, помимо несомненного педагогического интереса и обычного человеческого, общение с Андрюшей оказалось плодотворным для мысли. Возникло много вопросов интеллектуальных, нравственных, духовных, которые иначе я бы никогда перед собой не поставил. Поэтому могу сказать, что общение с Андрюшкой меня обогатило, многое дало. По моей склонности оказалась и отдача. А вот, например, Сергей Колосков, когда у него родилась дочка с синдромом Дауна, нашел себя не только в педагогике, но полностью изменил направление своей жизни и организовал, вероятно, первую в нашей стране ассоциацию родителей больных детей «Даун-синдром ». Так окупается творческий подход к вопросам помощи больному ребенку в семье. Не только мы даем ему что-то, но и он дает нам.
Но главное, что он дает, находится в мире духовных ориентиров. У нас меняется шкала того, что важно и что менее важно в жизни. Мы начинаем жить в мире, в котором больным детям, в том числе, психически больным детям, есть место, начинаем понимать, что душа не то же, что интеллект, и что существует Божий взгляд на больного ребенка, который отличается от нашего человеческого.
Болезнь ребенка связана со всей семьей
Наш опыт работы с аутичными детьми мал (один ребенок), но, кажется, он приводит к выводу, что болезнь ребенка связана со всей семьей. И именно с семьей надо работать. Но поскольку убрать из среды ребенка сигналы, провоцирующие его аутизм, крайне не просто (все идет на бессознательном уровне), я не могу исключить и такой вариант, который сработал у нас: помещение ребенка на длительное время в другую семью, где с ним непременно должны работать.
В нашем случае присутствие здоровых детей в семье помогало работать с Андрюшей, но это потому только, что общение детей с аутистом находилось под постоянным контролем. Недопустимо ввести в детский коллектив социально незащищенного ребенка и оставить его без помощи взрослого.
Вероятно, возможен и такой экзотический вариант, как обмен на длительное время двух аутичных детей между двумя семьями. Но это очень трудно реализовать, ведь надо не просто «поместить» ребенка, но и работать с ним. Возможно также, что подобно тому как есть семейные детдома, могут появиться семьи, берущие к себе аутичных детей и работающие с ними несколько лет. Конечно, трудности любых таких проектов очевидны. Ясно лишь, что с аутичным ребенком надо работать не от случая к случаю, а непрерывно, в самом быту. Ребенка необходимо погрузить в лечащую среду, которую должны создать либо родители, либо те, кто их замещает, либо детское учреждение, – но не холодная больница, а что-то другое, подобное семейному приюту, где достанет у взрослых любви к ребенку и самоотверженности. Без этого здесь ничего не сделаешь. Таков наш опыт. В остальном я могу лишь повторить о необходимости отдачи воспитателем своей энергии, и о том, что часто выводить больного ребенка из его состояния приходится силой, против его желания.
Начинать работать с аутичным ребенком нужно как можно раньше
О самом Андрюше скажу следующее. Во-первых, наш опыт подтвердил известное правило, что начинать работать с аутичным ребенком надо как можно раньше. С Андрюшей время было упущено. Начинать работать в четыре года уже во многом поздно и трудно. Отсюда эта половинчатость всех результатов. Второе – Андрюшино состояние возникло на органическом фоне. Об этом свидетельствуют не столько результаты ЭЭГ, РЭГ и Эхо-граммы, сколько особенности ступней, походки, спутанность, нечеткость линий ладоней и т.д. Все свидетельствует о наличии некоторого уклонения от нормы. Эти уклонения требуют медикаментозного лечения, но нащупать правильный путь здесь непросто. Препараты, улучшающие мозговое кровообращение, обменные процессы мозга, давали положительный результат, более специальные, психотропные – скорее, отрицательный. Наташа видит пользу от проведенных курсов гомеопатии.
Резервы педагогики значительны
Но наш опыт свидетельствует и о том, что резервы педагогики значительны. «Интенсивная педагогика» (я бы так это назвал) способна в какой-то мере влиять на органику ребенка, отчасти корректировать органические поражения. Многозначительным для меня символом этого является факт: после трех лет жизни у нас Андрюши я обнаружил, что исходный хаос линий на его руке стал в какой-то мере упорядочиваться. Не то чтобы линии переменились, но прежде едва намеченные, состоящие из отдельных фрагментов, теперь прорезались четче и определеннее. В итоге их узор стал правильнее. Я не пытался и не буду пытаться ни исследовать, ни анализировать это явление. Я привожу это, чтобы показать, что даже такие «телесные» характеристики, как линии ладони, могут меняться под влиянием изменившейся жизни.
* Окончание. Начало: Развитие личности. 2006. № 1. С. 162–172; № 2. С. 177–189; № 3. С. 186–191.
** «Он сказал» – бабушка сказала: Андрюша путает женский и мужской род.
«Развитие личности» // Для профессионалов науки и практики. Для тех, кто готов взять на себя ответственность за воспитание и развитие личности